— Душа с него вон, — говорю, — с этого Самовара. Подпасем где-нибудь в углу и удавим.
Я-то уж, пока корешевал с Костей, раздухарился. Годиком-то раньше, не то бы сказать, во сне бы увидал — испугался. Вот сказал я это, а не в цвет. Вроде еще керосину подлил. Потому что Костя опять попер на Федю.
— Ну что, — говорит, — поможешь?
А Федя ему буровит:
— Это тебе для самоуважения нужно, а я себя и так уважаю. По-моему, лишить Самовара девственности не велик подвиг.
— А тебе великих подвигов охота? — злится Костя.
— Да нет. Просто целесообразности.
— Жаль, очень жаль, — Костя отвечает. — Знаешь, стареть я стал. От этого всего боюсь. Боюсь, что до конца срока не доживу.
Федя как начал гоготать:
— Чудак ты, — говорит, — Костя. Знаешь до званки, а ребенок. А может, ты специально прикидываешься? — спросил так зло и долго на Костю смотрел.
— Лучше быть ребенком, чем ничтожеством.
— Как же ты, такой совестливый честняга, по хулиганке сел? Прости, что здешний этикет нарушаю. Можешь не отвечать, но я бы хотел знать. Вот когда знаешь всех людей на пароходе, оно как-то спокойнее, надежнее, хотя и ничего не дает.
— Тем более, что пароход плывет не туда и не ты капитан, — смеется Костя.
— У пароходов есть такое свойство — приходить к земле. К обитаемой, потому что других уже нет. А вообще, можешь и не рассказывать, — Федя ему отвечает.
Ну, Костя замялся, видно, неохота ему всю тягомотину ворошить. Сами знаете, тошно вспоминать. Но все же рассказал. А получилось так, что без него его женили. Парень он был небитый тогда еще, работал в геологическом научном институте. Степень кандидатская была… Все по экспедициям — Север, тайга. Короче, наступил на хвост кому-то из начальства. Там тоже начальство своих подымало, не своих гнуло. А те-то, свои, дела не делали, деньги получали. И вот Костя и его кореша на собрании доказали, что один из тех — чернушник. Провалили его докторство. Начальство и поперло на них, а этому, своему, помогли. А Костя с корешами в Москву написал, в академию, чтоб разобрались. Ну и пошла война, житья этим хлопцам не стало на работе. Кто послабже, сосмыгнул. Они-то парни башковитые, работу себе находили. А Костя по настырности оставался, хотя ему другое место предлагали, еще лучше этого, а он все хотел правду доказать. И пришла телеграмма из Москвы, что вылетает комиссия и разберется. И сразу весь кипеж притих, начальство улыбаться стало, перестали Костю дергать. А он уж зарадовался, что свое докажет и корешей, которых съели, вернет. А не тут-то было. Дня за три до комиссии подходит к нему один мужик, который ни нашим ни вашим, и зовет пива попить, потому что он воблы достал. А пивной ларек у них рядом, в переулочке, был. Ну вот, выскочили Костя с этим фраером в обед. У ларька всего три или четыре рыла стояли. Стали пить, и вдруг кто-то Косте из этих ханыг как заедет в рожу. Ну он кружку поставил, хотел оборотку дать, а ему сзади — по кумполу. Свалили и канителили, пока памярки не отшибли. Очухался он уже в мелодии. Там, около ларька, юрист какой-то нарисовался, он акт составил, свидетелей вписал. И выходило так, что Костя один всех этих ханыг отметелил, потому что косой был в дугу. Ну Костя давай своего напарника требовать, который пиво его позвал пить. А тот прямо на очной ставке слово в слово акт этого юриста повторил. Плел на Костю, шакал, пятерик и улыбался в глаза. Словом, подделали парню козью морду. Ну, а когда комиссия прилетела из Москвы, то уж начальству было чем отбиваться. Дескать, одних уволили, а главный правдоискатель в капезе сидит, уголовник. И судили Костю, дали пятеру по семьдесят четвертой, и — не пыли дорога.