Ропот возмущения прокатился по толпе. Феофан, понимающе кивая, продолжил:
– Я коренной крестьянин, из-под Смоленска. Город такой есть, на Днепре-реке стоит. Отец всю жизнь, как и дед, в кузне деревенской молотом махал. Дом отца один под железной крышей в деревне был. Мастер, золотые руки, ограды кованые делал, аж в Москву заказывали. Тут и наступило черное время, когда повсеместно стали в колхозы людей сгонять. Комитет, из самых последних прощелыг деревенских, бражников да лодырей собранный, постановил нас раскулачить. То есть отнять все, что нажито было. Отца кулаком объявили, ну, врагом как будто для всего народа. Его, который, почитай, на всю волость лошадей самолично ковал! Не было двора, где б его железо людям не служило справно.
Феофан замолчал, видно было, как играли желваки на его скулах. Но справился с собой и продолжил уже другим, как бы одеревеневшим голосом:
– Ну и вот, приехали, значит, пятеро с оружием, рабочие из Смоленска, с ними наши деревенские из этого комитету, стали кузню отнимать. Отец уперся: не отдам, и все. Те вязать его… да где там. Он поширше меня в плечах был. Раскидал, да одного из рабочих ушиб головой сильно, видать, ну и стрельнули в него из нагана. Прямо у нас на глазах. Я кинулся, и в меня стрельнули, и в брата, и в мать. Всех положили прямо во дворе кузни.
Феофан задрал рубаху, и все увидели шрам на груди слева.
– Токо меня под вечер со двора сосед вынес. Плохо в меня целились, попали, но не до смерти. Прятали меня по дворам полгода, пока не выздоровел. А потом я ушел. Хотел до Смоленска добраться, убивца найти. К ответу его призвать. Глупый был, не понимал, что там, где нет Бога, нет и справедливости. Схватили меня и как врага народа – в лагеря на двадцать пять лет. В лагерях этих хорошего человека встретил, только благодаря ему и выжил. Он же и помог бежать. Вот оттуда я и пришел. Как пришел к вам, сказывать не буду, знаете. Одно токо добавлю, звезды пятиконечные красные на шапках у тех, кто семью мою пострелял, были. Не украшение это, Кольша, знак такой у безбожников – как клеймо. Ежели со звездой – свой, ежели с крестом – враг.
– Знаем, – ответили мужики, кивая головой.
Все помнили, как вышел к ним в деревню из тайги худой и оборванный мужик. Дошел до первой избы и упал без сознания. Месяц выхаживала его вдовая Настя, месяц кормила с ложки, думали, помрет, кожа да кости. Однако встал, поправился. Да еще и знатным мастером дел кузнечных оказался. Веру принял, оженился на той Насте, теперь еще троих сыновей имеют, кроме Настиных двоих.