– Но ты же… ты же не боишься! – воскликнула она. – Ты никогда ничего не боялся… А вот я… Ты всегда был такой сильный…
– Если я был когда-либо сильный, то лишь потому, что она стояла за моей спиной, – сказал он, голос его сломался, он посмотрел на перчатку и разгладил на ней пальцы. – И… и… вся сила, какая у меня была, уходит вместе с ней.
В его тихом голосе было такое безысходное отчаяние, что Скарлетт убрала руку с его плеча и отступила. В тяжелом молчании, воцарившемся между ними, она почувствовала, что сейчас действительно впервые в жизни поняла его.
– Как же так… – медленно произнесла она, – как же так, Эшли? Ты, значит, любил ее?
– Она была моей единственной сбывшейся мечтой, – с трудом произнес он, – она жила и дышала и не развеивалась от соприкосновения с реальностью.
«Мечта! – подумала Скарлетт, чувствуя, как в ней зашевелилось былое раздражение. – Вечно у него эти мечты! И никакого здравого смысла!»
И с тяжелым сердцем она не без горечи сказала:
– Какой же ты был глупый, Эшли. Неужели ты не видел, что она стоила миллиона таких, как я?
– Прошу тебя, Скарлетт! Если бы ты только знала, сколько я выстрадал с тех пор, как…
– Сколько ты выстрадал! Ты думаешь, что я… Ах, Эшли, тебе следовало бы знать уже много лет назад, что ты любил ее, а не меня! Почему же ты этого не понял? Все могло бы быть иначе, а теперь… ах, тебе бы следовало понять и не держать меня на привязи, рассуждая о чести и жертвах! Если бы ты сказал мне это много лет назад, я бы… Это нанесло бы мне смертельный удар, но я бы как-нибудь выстояла. А ты выяснил это только сегодня, когда Мелли умирает, и сейчас уже слишком поздно что-либо изменить. Ах, Эшли, мужчинам положено знать такое – не женщинам! Тебе бы следовало понять, что все это время ты любил ее, а меня лишь хотел, как… как Ретт хочет эту Красотку Уотлинг!
Он съежился от этих слов, но продолжал смотреть на нее, взглядом моля замолчать, утешить. Каждая черточка в его лице подтверждала правоту ее слов. И даже то, как он стоял, опустив плечи, говорило, что он казнит себя куда сильнее, чем могла бы казнить она. Он стоял перед ней, молча сжимая перчатку, словно это была рука все понимающего друга, и в наступившей тишине Скарлетт почувствовала, как ее возмущение тает, сменяясь жалостью, смешанной с презрением… Совесть заговорила в ней. Она же пинает ногами поверженного, беззащитного человека, а она обещала Мелани заботиться о нем.
«Не успела я дать ей обещание, как наговорила ему кучу обидных, колючих слов, хотя не было никакой необходимости говорить их ему – ни мне, ни кому-либо другому. Он знает правду, и она убивает его, – в отчаянии думала Скарлетт. – Он ведь так и не стал взрослым. Как и я, он – ребенок и в ужасе от того, что теряет Мелани. И Мелани знала, что так будет, – Мелани знала его куда лучше, чем я. Вот почему она просила – в одних и тех же выражениях, – чтобы я присмотрела за ним и за Бо. Сумеет ли Эшли все это вынести? Я сумею. Я что угодно вынесу. Мне пришлось уже столько вынести. А он не сможет – ничего не сможет вынести без нее».