Но шел год за годом, а Миша Якимов по-прежнему оставался в округе. То оказывалось, что заболел председатель тунсовета, то экспедиция Академии наук нашла в горах Пай-Хоя и на Вайгаче каменный уголь, флюорит, цинковую и свинцовую руду, а выбраться из тундры не могла. Кулачье вело враждебную работу, и ненцы не давали для экспедиции тягловой силы. То в стойбище у реки Неруты шаман разгромил Красный чум и избил учителя…
Нужно было побывать везде, принять меры, расследовать, помочь, ободрить не привыкших к Заполярью культурных работников своего Совета.
Летел месяц за месяцем, и только на пятый год пребывания в тундре Миша Якимов окончательно решил: на южный берег Крыма он поедет обязательно.
А пока оленья упряжка легко несла Мишу к стойбищу Васьки Харьяга. Там сейчас работал суд. Необходимо было проследить за выполнением приговора.
Со дна глубокой долины Миша увидел тоненькие дымки, поднимавшиеся к небу.
…Васька Харьяг держал последнее слово…
Он стоял перед судом, а судьи сидели по другую сторону костра и смотрели в свои бумаги.
— Я люблю Советскую власть, — говорил Васька Харьяг, но пастухи заметили, как медленно и свирепо сжимаются его кулаки. — Я темный человек. Нас, ненцев, угнетал царь…
— Садитесь, — сказал судья, — если у вас все.
— Суд удаляется на совещание, — сказал по-ненецки секретарь суда.
«Куда же они удаляются?» — улыбнулся Миша Якимов, но секретарь суда был находчивый человек. Он попросил на полчаса всех выйти из чума.
…Васька Харьяг вскоре узнал о своей судьбе. Полторы тысячи его оленей получили пять пастухов.
Васька Харьяг спокойно выслушал приговор, но, когда батраки крепкими тынзеями стали делить стадо на пять равных частей, он заплакал от бессилия. Два милиционера стояли по бокам его, чтобы потом отвести в тюрьму…
Вечером в парме Явтысого собрались бывшие батраки Васьки Харьяга — Делюк Вань, Халиманко, Выль Паша.
Из трех чумов был сделан один большой чум, но и он не вместил всех, приехавших на такую важную соборку.
Собрание открыл Миша Якимов.
Он сказал:
— Пусть каждый вспомнит, как он жил у хозяина, и подумает, как он хочет жить дальше.
И впервые женщина, жена Терентия Вылко, нарушила завет веков. Она подошла к костру, и голос ее задрожал:
— Я хочу…
— Говори, Степанида, говори, — сказали мужики, — теперь все право имеют говорить.
По лицу женщины побежали слезы:
— Мне обидно, — сказала она, — мы все радуемся нашим богатствам, а об русской учителке позабыли. А ведь она…
Мужчины смущенно переглянулись и наперебой стали выскакивать из чума. Вскоре они осторожно внесли в него койку с Тоней Ковылевой.