Письмо императора Вильгельму заканчивалось так: «Вероятно, вы также пришли к убеждению после недавних ужасных событий в Боснии, что примирение в той вражде, которая разделяет нас с Сербией, больше не может рассматриваться и давняя политика мира, которую до сих пор вели европейские монархи, будет под угрозой до тех пор, пока этот очаг преступной агитации в Белграде продолжает безнаказанно гореть»[1605]. Ойос также вез устное сообщение от Берхтольда к пожилому послу графу Ладиславу Сечени-Маричу в Берлине: Австро-Венгрия считает, что сейчас самое подходящее время заняться Сербией. В Берлине Ойос вышел за рамки даже этих инструкций и сказал немцам, что Австро-Венгрия намерена оккупировать и разделить Сербию на части[1606].
5 июля, пока министерство иностранных дел обдумывало значение сообщений из Вены, Сечени был приглашен на обед к кайзеру. Вильгельм прочел документы и сначала старался выиграть время. Все это очень серьезно, и ему нужно посоветоваться со своим канцлером Бетманом. Однако, когда посол нажал на него, Вильгельм перестал осторожничать. Он пообещал, что Франц-Иосиф может быть уверен в полной поддержке Германии: даже если дело дойдет до войны с Сербией и Россией, Германия встанет плечом к плечу со своим союзником. В тот день кайзер с запозданием провел совещание со своими чиновниками: Бетман одоб рил его обещание поддержки Австро-Венгрии, а военный министр Фалькенхайн коротко сказал, что армия готова воевать. На следующий день Бетман повторил уверения в поддержке Германией Австро-Венгрии послу Сечени и Ойосу, который вернулся в Вену, довольный успехом своей миссии. После войны он сказал: «В наши дни никто не может представить себе, как сильно мы тогда верили в силу Германии, в непобедимость немецкой армии». Его правительство приступило к осуществлению дальнейших мер с целью подчинить Сербию[1607].
Так что через неделю после убийства Германия дала Австро-Венгрии так называемый карт-бланш, и Европа сделала гигантский шаг к всеобщей войне. Это не означает, как доказывают некоторые, что Германия приняла решение начать такую войну ради своих собственных целей. Скорее ее руководители были готовы принять такую возможность отчасти потому, что если войне суждено было начаться, то для Германии это время было благоприятным, и отчасти потому, что Австро-Венгрию нужно было сохранить как союзника. А также были такие люди, как сам Вильгельм и Бетман, имевшие власть решать, быть войне или миру, и которых в конечном счете убедили, что война – лучший вариант для Германии, – или у них просто не хватило мужества сопротивляться нажиму, оказываемому на них, и доводам тех, кто хотел войны. И возможно, они просто устали, как и многие европейцы, от напряжения и кризисов и хотели развязки. Прыжок в темноту, как сказал Бетман в разговоре со своим личным секретарем Куртом Рицлером, имеет свою привлекательность