Правительство Николая встретило весть о его решении со смятением. Австро-Венгрия не демонстрировала намерения отступиться от Сербии, и Германия шла ко всеобщей мобилизации. Частичная мобилизация оставила бы Россию опасно незащищенной. Действительно, как убедительно доказывал генерал-квартирмейстер Юрий Данилов, это «заронит зерна сомнения и беспорядка в той сфере, где все должно быть основано на заранее сделанных расчетах высочайшей точности»[1747]. Утром 30 июля Сухомлинов и Янушкевич по телефону умоляли царя приказать проводить всеобщую мобилизацию. Царь был тверд в своем решении и не собирался его менять. Тогда трубку взял Сазонов, чтобы попросить у царя личной аудиенции днем. Николай ответил, что его распорядок дня заполнен, но он может принять министра иностранных дел в три часа дня. В этом случае царь и министр беседовали почти целый час. Николай, который выглядел осунувшимся, был раздраженным и нервным и в какой-то момент выпалил: «Это решение только мое». Сазонов, как говорили в обществе Санкт-Петербурга, наконец сломил сопротивление правителя, сказав, что, учитывая состояние общественного мнения в России, война с Германией – единственное средство для Николая спасти свою собственную жизнь и сохранить трон для передачи сыну. Царь согласился начать всеобщую мобилизацию на следующий день. Сазонов позвонил Янушкевичу, чтобы сообщить ему новость, а затем велел: «Разбейте ваш телефон»[1748].
Из Берлина правительство Германии пристально наблюдало за развитием событий в России. Кайзер пришел в бешенство, узнав о военных приготовлениях России, в которых он увидел акт предательства, даже когда они все еще были направлены только против Австро-Венгрии. Он обвинял Францию и Великобританию и своего умершего дядю Эдуарда VII в том, что склонил царя к союзу не с теми странами. Вильгельм пригрозил уничтожить Британскую империю и призвать своих друзей в мусульманском мире начать против нее джихад. (В последнем, по крайней мере, он был верен своему слову.) «Так как если нам суждено истечь кровью, то Англия, по крайней мере, потеряет Индию»[1749]. В то время как некоторые высокопоставленные военачальники, Фалькенхайн например, настаивали на мобилизации – что в случае Германии неотвратимо привело бы к военным действиям – они встречали сопротивление. Мольтке изначально не думал, что ситуация достаточно серьезна, а Бетман был за отсрочку, чтобы изобразить Германию жертвой агрессии. Именно военные меры России, как сказал Бетман английскому послу 28 июля, стали непреодолимым препятствием для попыток добиться мирного урегулирования конфликта с Австро-Венгрией на Балканах, а также снятия угрозы самой Германии. 29 июля, когда российское правительство решало, начинать или не начинать всеобщую мобилизацию, Бетман отправил телеграмму своему послу в Санкт-Петербурге: «Будьте любезны, очень серьезно доведите до сведения г-на Сазонова, что наращивание Россией мобилизационных мер вынудит нас провести свою мобилизацию, и тогда война в Европе едва ли будет предотвращена»