В то время в Мукалле было запрещено публично демонстрировать кинофильмы,
но султан был завзятым кинолюбителем и больше всего на свете любил
показывать своим друзьям снятые им фильмы. Как султан, он мог позволить
себе немного возвыситься над законом, предаваясь этакому
ультрасовременному хобби.
Пожалуй, наша общая страсть к кинолюбительству и явилась тем счастливым
обстоятельством, которое позволило мне провести несколько часов с
султаном в его дворце. Своей кинокамерой я снял фильм о султане,
наследном принце Амире Авадхе и принце Ахмеде. Здесь же был и
премьер-министр, которому султан поручил заботиться обо мне. Он
по-отечески опекал меня и помогал не нарушать дворцовый этикет, весьма
сложный и запутанный.
Премьер-министр поставил меня в известность, что с моей стороны было бы
весьма похвально, если бы я нанес визиты знатнейшим шейхам города. Я
немедленно последовал его совету, но после первого же визита решил, что
он будет и последним! Таким образом, остальным знатным шейхам придется
обойтись без моего общества.
У шейха, к которому я направил свои стопы, меня угостили страшно крепким
кофе, который в основном состоял из гущи и еще каких-то пряностей:
имбиря или кардамона. Воды же было чуть на донышке. Из вежливости мне не
удалось остановиться на двух чашках: ведь даже бог троицу любит.
Пришлось выпить три чашки жидкого динамита, такого убийственно крепкого,
что даже слезы брызнули у меня из глаз.
Чтобы прекратить пытку, после третьей чашки я откланялся, вернулся в
свой дворец и тут же набросился на бурдюк с водой.
Но очень скоро я благодарил бога за эти три чашки кофе.
На другой день я пошел в мечеть. Прежде чем войти в нее, я снял башмаки,
как велит мусульманский закон, и решил, что теперь все в порядке. Но не
тут-то было.
О, я еще не знал, что такое Мукалла! Впервые за всю историю города
неверный чужестранец осквернил мусульманскую святыню; не прошло и двух
секунд, как меня схватили, поволокли к дверям и тумаками выбросили на
улицу. Я даже не сообразил, откуда вдруг появилось здесь столько народа,
понял только, что вся эта толпа охвачена гневом и собирается учинить
надо мной суд и расправу. Разобрать слова, которые выкрикивали
оскорбленные мусульмане, я не мог, но их общий смысл был достаточно
ясен. Хоть меня и вышвырнули из мечети, но отпустить с миром явно не
собирались. На изогнутых лезвиях ножей заиграли солнечные блики.
Просвистел булыжник. Он предназначался мне, но угодил кому-то в висок, и
бедняга со стоном упал на землю. В воздухе запахло смертью.
Султанский раб Ниангара, который всюду сопровождал меня, как сквозь
землю провалился при первых же признаках надвигающейся беды. Ему претило
варварство во всех его проявлениях…