Так говорил Ренье, встряхивая астролога, точно тряпку. Но Симон не смотрел на небо: голова у него болталась, точно свиной пузырь на палке, и мутные брызги с волос летели во все стороны. Вдруг он сам вцепился в пикардийца:
— Слышишь? На улице шаги… Двое идут… нет, трое. Четверо!
— Пусть идут, тебе что за дело? — спросил пикардиец.
— Идут сюда, к дому…
— Кому придет охота гостевать в этот час? Говорят же: гость спозаранку — день пропал.
— Остановились у двери… Стучат!
— Пусть себе стучат. Старая образина внизу встретит их, как следует.
Но тут они услышали быстрые шаги на лестнице, и срывающийся голос служанки за дверью произнес:
— Судейский пристав и двое стражников поднимаются сюда, еще один остался сторожить на улице.
— Господи, спаси и помилуй! Я пропал, пропал! — воскликнул Симон де Врис. Мертвенно-бледный, с выпученными глазами и открытым ртом, он опустился на пол и съежился за подставкой. Ренье сказал:
— Предсказатель из тебя хоть куда. Но, сдается мне, еще раньше тут прокаркала ворона из церкви святого Антония, жирная охотница до всякой падали.
Он огляделся, потом придвинул стол к двери, а сам забрался на стропила.
— Давай за мной, — сказал он Симону. — Тут не солома, а труха. Выберемся на крышу и удерем, а стража пусть ловит сквозняк.
— Не могу, — ответил Симон, стуча зубами, — ноги отнялись. Уходи, Ренье, я скажу им, что был один.
— Дай мне руку, и я тебя вытащу! — прорычал пикардиец.
В дверь застучали, и голос пристава потребовал впустить. Симон де Врис в отчаяние заломил руки:
— Брат Ренье, именем святым заклинаю, возьми мои книги. Если Господь будет милостив, я еще найду тебя, если нет — моя душа будет спокойна, зная, что ты их сберег.
Проржавевшие дверные петли соскочили, открыв путь стражникам, но Ренье, в соломе с головы до ног, уже выбрался на крышу со связкой книг в руке.
Дома на Овечьей улице строились по старинке. Верхние этажи нависали над нижними, и стрехи крыш почти вплотную примыкали друг к другу. С кошачьей ловкостью пикардиец перескочил на другую сторону улицы и, заслышав снизу сердитый оклик, припустил, что было духу. Так он добрался до бегинажа и по ограде, увитой густым плющом, спустился на землю.
Небо серело, и ночной туман понемногу оседал на землю. В церкви святого Квентина отзвонили prima, первый час[51]. Ренье прислушался, нет ли погони, но все было спокойно. За оградой бегинажа сонно кудахтали куры, и скрипел колодезный ворот. Нежный голос выводил:
— Erumpite, Deus, in adjutorium meum intende. Erumpite, Domine, ad adiuvandum me respice…[52]
— Amen, — пробормотал пикардиец и вновь насторожился.