Явившись к госпоже Хеди, Ренье отдал ей три серебряные марки. Весьма довольная бегинка поведала ему о том, как Виллем Руфус провел ночь, а потом проводила его в пристройку и оставила там со стариком.
Виллем Руфус спал, и Ренье сел в стороне, чтобы его не тревожить.
На философе была чистая рубашка, под ним — свежие простыни, и тюфяк взбит, как следует. Но лицо его стало таким, что сердце у Ренье екнуло: это было уже не лицо, а изжелта-бледная восковая маска, с коричневыми пятнами старости на лбу и щеках, с набрякшими синеватыми веками, с заострившимися, как у мертвеца, чертами, с запавшим подбородком и зубами, косо торчавшими из приоткрытого рта. Прежде столь мягкое и добродушное, оно выглядело теперь совсем иначе: в нем проступило что-то непримиримое, жестокое, отталкивающее и одновременно столь жалкое, что пикардиец невольно отвел глаза.
Ему захотелось уйти, и он встал, но тут же опустился обратно. Жалость и отвращение накатывали на него поочередно; и то, и другое шло из самой глубины души. Он подумал, что есть смысл в том, чтобы умереть молодым — ведь смерть не так жестока, как старость, она разрушает, но не обезображивает. Самое прекрасное тело старость превращает в кусок гниющего мяса; не освобождая души, разъедает плоть и выпускает наружу все самое гнусное и уродливое. И печать смерти на лице дряхлого старика выглядит вдвойне отвратительней. Думая об этом, пикардиец впервые устыдился своих чувств. Но поделать с ними он ничего не мог.
Наконец Виллем зашевелился и открыл глаза. Поначалу он водил ими вокруг, точно слепой, потом его взгляд прояснился.
— Христос с тобой, юноша, — сказал он рассеянно. — Скажи, утро сейчас или вечер?
— Ближе к вечеру, мэтр, чем к утру, — заметил пикардиец.
Старик покосился на него, часто моргая, и вдруг спросил:
— Это ты, Ренье? У меня в глазах мутится. Я принял тебя за другого. Да ты и похож на него, сынок.
— На кого же мэтр? — спросил Ренье.
— На него, — повторил Виллем, — на моего друга. Бог знает, сколько лет назад мы с ним водились — кажется, тогда я был не старше, чем ты сейчас… Память меня подводит, но то, что случилось давно, я помню лучше того, что было вчера. Вот сейчас мне приснилось, что тот мой друг вошел в комнату и сел рядом со мной, но комната — не эта, а другая — та, что мы когда-то делили в Гейдельберге… И мой друг Исаак ничуть не изменился… Мы говорили с ним, как в прежние времена, а потом я увидел тебя и принял за него…
— Как чувствуете себя, мэтр? — спросил Ренье, когда старик замолчал.
— Лучше, право, лучше, — ответил Виллем, перебирая руками по одеялу.