— Ну-ну, брат Андреас! — сказал он, с усилием растягивая губы в улыбку. — Чего нам делить? Право же, еще немного, и мы надавали бы друг другу тумаков. А я слишком люблю тебя и не хочу портить твою красивую рожу. Разрази меня гром, она еще пригодится заманивать пташек в силок! Как раз сегодня одна такая пропела мне на ухо, что Барбара Вальке будет ждать тебя в Леу.
Андреас вскочил, залившись краской до самой шеи.
— Да ты совсем обезумел! И я лишусь разума, если еще стану тебя слушать!.. — Он толкнул стол, и кружки попадали на пол.
Обеспокоенный трактирщик приблизился и велел им вести себя пристойно. Но они едва его расслышали. Впрочем, Ренье как будто успокоился. Он опустился на скамью и потребовал еще пива, и только плотно сжатые губы выдавали его напряжение. Андреас остался на ногах: его лицо то краснело, то бледнело, по телу пробегала дрожь.
— Что же ты стоишь? — спросил его пикардиец.
Школяр сорвался с места, но, сделав несколько шагов, застыл, как громом пораженный.
— Сядь, брат, — сказал Ренье. — Хозяин решит, что ты одержим дьяволом. Смотри, ты его тревожишь. Сядь, пока нам не пришлось отсюда уйти. Я этого не желаю, ведь пиво здесь отменное.
Андреас сел. Помолчав, он произнес:
— Мне показалось, ты назвал ее имя…
— Имя той, которую зовут Барбара? Назвал.
— Со вчера я и думать о ней забыл. Значит, она ждет меня? Она сама так сказала?
— Да, языком своей служанки.
— Мне это безразлично, пусть ждет, если хочет. Ты сказал — в Леу?
— В Леу — потому что утром она отбыла туда, обряженная в одежды святош, тех, что имеют цвета сорочьего пера. Они черные и белые одновременно: одна сторона благочестиво белая, другая — черная, как грех. Но можно вывернуть так и этак.
— Как и ее сердце, — сказал Андреас.
— Как сердце всякой женщины, — добавил Ренье. — Уверен, она не станет долго грустить, если ты не придешь.
— Ей вновь пришла охота поиграть. Я останусь в Ланде, — ответил школяр. Его невидящий взор скользнул по полутемному помещению, по обшарпанным стенам и закопченному потолку и уперся в сияющий квадрат окна: за ним ярко светило солнце и пели птицы.
Ренье, наклонив голову, смотрел на него исподлобья и посмеивался.
— В Леу над дверью ее дома изображен олень — разумное предостережение благородным мужам, коих подобные твоей Барбаре с легкостью украшают рогам.
— Если ты мне друг, не упоминай о ней больше, — произнес Андреас. Но при этом он продолжал рассеянно глядеть в окно.
А пикардиец запел:
Страшись ее коварства,
Ведь самый томный взгляд
И нежных слов лукавство
Таят смертельный яд.