Осенний парк купается в солнечном свете — волшебная картина, вдохновение художника. Осень-горожанка лениво волочит опухшие ноги по мокрым улицам, под блеклой вуалью дождя вид ее понур и вызывает лишь тоску. Но стоит солнцу коснуться разноцветных куп деревьев, как все меняется. О, этот колдовской свет, и ясный, и обманчивый… Он превращает бурые обноски осени в сверкающую парчу и огненный бархат, румянит ей щеки и золотит волосы, заставляет держать спину по-королевски гордо и окружает ее зеркалами стылых прудов, у которых осень не может не остановиться, а, остановившись, не залюбоваться собой. Обласканная солнцем, она мнит себя царицей и не замечает, что над эфемерным ее царством тучи уже натягивают сумрачный полог. Осенний свет слишком слепит взор.
— Черт знает, что такое…
Кто это сказал? Не тот ли тучный немолодой мужчина в сером пальто и мягкой велюровой шляпе (перышко на ней точь-в-точь как прилипший к тулье осенний листок)? Похоже, солнечный луч попал ему прямо в глаз.
— Черт знает, что! — повторяет мужчина и возит по лицу клетчатым платком. Из-под платка видны седые усы и круглый подбородок с ямкой, уже изрядно заплывшей.
Мужчина сердито фыркает. Кажется, он не одобряют солнечных игр и наверняка считает их небезопасными. Не без оснований — ослепленный человек легко теряет равновесие, а в почтенном возрасте падение почти всегда приводит к неприятным последствиям. Но именно в этот момент шуршащую тишь аллеи разбивает задорный стук женских каблучков…
Николай Петрович кончил вытирать глаза и посмотрел вниз. Конечно, его внимание было привлечено чересчур громким звуком. Разве можно подозревать немолодого солидного мужчину в намерении разглядывать женские ножки? И все же первое, что увидел Николай Петрович, были они — стройные, изящные, с тонкими щиколотками и округлыми икрами в лаковых голенищах высоких сапог, чертовски соблазнительные ножки, просто загляденье!
Николай Петрович хмыкнул, поспешно спрятал платок в карман, а взгляд его с живым интересом скользнул выше, вдоль гладких коленей и рыжего пальтеца, столь плотно облегавшего женскую фигуру, что казалось, будто под ним ничего больше нет. А фигура плыла в лучах света и ореоле бликов, и копна блестящих каштановых кудрей прошелестела так близко от Николая Петровича, что ее пряди едва не коснулись его вдруг вспыхнувших щек. Конечно же, причиной румянца, а так же внезапной потливости, мог быть излишне свежий воздух, но Николай Петрович не стал утруждать себя объяснениями. В конце концов давать их было некому.
Что-то мягко скользнуло к его ботинкам. Скосив глаза, он увидел лежащую на земле перчатку цвета осенних листьев, и у него слегка закружилась голова. От перепада ли давления, от сияющих ли перспектив аллеи, по которой уплывало прелестное видение — мало ли от чего может пойти кругом голова солидного полнокровного мужчины? Известно, что наклоняться при этом вредно, можно стоять или сидеть, только бы голова не оказывалась ниже пояса. Но Николай Петрович согнулся так быстро и резко, что в пояснице у него хрустнуло, схватил перчатку и заторопился вслед видению с возгласом:
