И он, ефрейтор Постников, замначкар, колесико на оси Устава боевой службы. Сцепляется колесико зубчиками с гражданами осужденными. Только на миг с каждым соприкасается, на четверть оборота, а притирается. И не только жаргон воровской перенимает, всякие "шмоны" да "макли", но и озверение зековское. А те озверением друг от дружки заряжаются, да от... охраны. И нет никакого выхода - работает машина.
Вот и сейчас сидит Постников, тоскует, бросает чинарики в воду, тычутся в них оловянные рыбки да и отплывают ни с чем.
Эх, отмотает он свои два года и будет постепенно забывать. Отвыкать. А тут не то что говорить, думать на людском языке разучился, все через тыр-тыр-мать. Пусть другие ночами ворочаются, соображают, для чего это народ сажают в лагеря, как картошку, да окучивают. Перевоспитывать? Что-то не в ту сторону перевоспитывают. Сел за пьяный подзатыльник, а вышел домушником, и уже ни в закон не верит, ни в советскую власть. Через полгода снова на нарах. Зек - это на всю жизнь. Раньше на лбу клеймо выжигали, ноздри рвали - не смоешь. Сейчас бумаги клеймят - тоже не человек. Может, для наказания садят? Может, да не столько государство наказывает, сколь сами зеки один другого давят и жмут, аж до петли и до побега. Блатные-то больше в кинофильмах сбегают, чем в натуре. Для тех и в зоне коньячок находится. А бегут в основном "обиженные", которым куда ни кинь - кругом клин. Вот и этот сорвался, расстрел себе обеспечил. И будет до последнего патрона отстреливаться - все равно не жить...
5. 09. 84.
Беспокойный, горячий ребенок карабкался под плащ-палаткой на грудь. Он влажно дышал в шею, теплые завитки челки щекотали губы. "Дочуня, как же ты в школу ходишь, такая маленькая?" - поразился Постников и вспомнил, что он ещё в армии. Неудобное чувство невозможности появилось в затылке. "Я в армии", - откликнулось неудобное чувство и сделалось деревянным шариком. Голова скатывалась с него, но что-то мешало под щекой. "Я в армии, в засаде..." - с удивлением подтвердил Постников, но дочки уже не было, а просто горячая струйка крови ритмично выплескивалась из артерии. "Мне перерезали горло", - с удивлением, почти удовлетворенный догадкой, подтвердил он. Тело ослабло, а ногам стало холодно, будто их накрыли мокрой простыней. "Вот и все. Кровь выбежит, и я усну уже насовсем".
Твердый шарик нестерпимо вдавился в затылок. Надо было сдвинуть голову, чтобы умереть спокойно. Он попробовал пошевелиться, и с мимолетным ужасом понял, что просыпается. Теперь следовало сбросить с себя человека, вросшего тупым коленом в грудь, всадить в него автоматную очередь, а самому умереть уже потом. Это справедливо.