Через некоторое время над ухом послышался нахальный и навязчивый писк, причём — со стереоэффектом, сразу с нескольких сторон. Голодные кровососы активизировались с наступлением ночи… Несколько минут я маялась, отгоняя их, а потом вспомнила, что взяла с собой спрэй. Порывшись в сумке, я нашла баллончик, побрызгала себе на ладони и натёрлась. От меня кровососы отстали, а Андрей время от времени то взмахивал рукой, то хлопал себя по уху. Минут пять я про себя потешалась над ним, а потом подала голос:
— Какой гордый: лучше быть заживо сожранным, чем попросить спрэй от комаров, да?
— Я думал, ты уже спишь. Не хотел будить, — отозвался он. Это были его первые за весь день слова, обращённые ко мне.
— Да ладно тебе, — усмехнулась я. — Кто же успеет уснуть за пять минут? На, гордый ты мой страдалец.
Я сунула ему баллончик. Забавно, но сейчас я не чувствовала к нему ничего, кроме желания рассмеяться. И жаль было его, глупого. Так странно было думать, что когда-то я обнимала этого мужчину, целовала, занималась с ним любовью, готовила ему завтрак в постель, говорила нежные слова… А теперь — как отрезало. Чужой, и всё. И не в царапинах было дело. Наверно, это началось задолго до них.
— Спасибо, — пробурчал он, возвращая спрэй.
Я решилась.
— Слушай, Андрюш… Лёха, конечно, молодец и всё такое… Но из его затеи помирить нас ничего не выйдет. За эту неделю, что мы не виделись, я многое обдумала, разобралась в своих чувствах… Мне кажется, мы не подходим друг другу.
Андрей, выслушав меня, помолчал пару секунд и спросил:
— Тебе кажется или ты уверена?
— Да какая теперь разница, — пожала я плечами.
— А такая… Когда кажется — креститься надо. А если уверена — значит, уверена.
Я хмыкнула.
— Уверена, уверена.
— Ну, так и говори, — проворчал Андрей. — Ненавижу это ваше бабское «кажется»…
Я решила не обижаться. Он всегда грубил, когда были задеты его чувства. На миг я допустила, что он всё-таки что-то чувствует ко мне, и мои слова причинили ему боль. Но он же мужчина, а мужчины не плачут. Мне стало не по себе.
— Андрюш, ты прости…
— Что уж теперь говорить, — ответил он. — Пути отступления ты себе, как я понимаю, подготовила.
— Ты это о чём? — нахмурилась я.
— Да ладно притворяться-то… Ты прекрасно понимаешь, о чём.
Я с тяжким вздохом улеглась на спину. Боже, какая бесконечная усталость и тоска по убитому времени… Но что толку носить по нему траур? Ведь эти полгода уже не вернуть. Впрочем, полгода — это не так уж много, если подумать. Если бы это были пять или десять лет, причём — в браке… Вот где ужас, боль и сожаление!