— А тебе? — помолчав, осведомилась она и тоже принялась наполнять свою тарелку.
Я осекся и некоторое время хмуро разглядывал собеседницу, потом пожал плечами:
— Мне совершенно не хочется умирать! Но вон тот тип, — я кивнул в сторону Дона, — обладает колоссальным гипнотическим даром.
— Проще простого свалить всю вину на постороннего человека, — заметила девушка.
Я рассердился и отбросил ложку, та за звоном упала на пол.
— Но я говорю правду! — я так повысил голос, что все присутствующие в трактире удивленно обернулись. — Я не хотел участвовать в этой затее! Мне не оставили другого выхода!
— Выход есть всегда, — покачалась головой моя прелестная собеседница. — Просто иногда он очень ловко спрятан, но при желании отыскать можно.
Тяжело дыша, словно после длительной пробежки, я смотрел на девушку с бессильной злостью. Выход есть всегда! Хорошенький выход — согласиться на участь раба! Именно на такой исход намекал Дон…
В нашу беседу вмешался сам черный маг, о котором я успел в запале спора почти забыть:
— Не стоит ссориться, господа и дамы, — с улыбкой, вызвавшейся в моей душе новую волну злости, заметил он. — Хотя ваше нервное напряжение вполне понятно. Думаю, ваше сиятельство, вы поймете вспышку Стаса и не станете держать на него зла.
Я покосился на графа. Тот вовсе не выглядел понимающим и готовым прощать, лицо его выражало крайнюю степень обиды. Похоже, я оказался первым, кто оскорбил его, во всяком случае — первым среди черни. Эта мысль позабавила меня и улучшила настроение. Я с жадностью набросился на суп, который успел подостыть, но менее вкусным от этого не стал. Острый, с крупными грибами и мелко накрошенным вареным яйцом, он был густым и очень сытным.
— Ешьте, сиятельство, быть может, эта ваша последняя трапеза, — ехидно заметил я, потянувшись за ломтем белого свежего хлеба.
Граф насупился, крылья его точеного носа задрожали.
— Кто ты такой, чтобы таким тоном и в такой манере разговаривать со мною, мальчик? — холодно осведомился он. — Ты испортил мне все удовольствие.
— Зато улучшил настроение себе, — усмехнулся я.
Остаток ужина прошел в гробовом молчании. Я наелся как никогда в жизни, и все время прислушивался к себе: не болит ли сердце, не затруднилось ли дыхание? В сон меня пока не клонило, но это, надо полагать, вопрос времени…
В конце концов, управившись с третьей порцией мороженого (от чего у меня заныли зубы), я ощутил, что не могу пошевелиться и готов умереть прямо тут, за столом. Дон, оставшийся верным привычке голодать, промокнул губы салфеткой и поднялся.
— Пора, — проговорил он, окинув взглядом разоренный нами стол. — Уже глубокая ночь…