– Я не понял, масть не канает, или как? – развеял безмолвие уголовников служитель церкви.
Опустив ружья, они немного подались назад, свистнули третьего, что в будке сидел, и минут пять обсуждали предложение священника. Батюшка всё это время грубо удерживал меня за воротник и зачем-то тянул вверх, так что мне приходилось подниматься на носочки, чтобы не быть задушенным второй раз. Наконец нам крикнули:
– Канает твоя масть, отец Виталий. Только смотри, если решишь понт бить, не обижайся, вдвоём к дяде на поруки пойдёте. Проходите!
На этот раз батюшка ничего не ответил, я только услышал, как он еле-еле прошептал: «Прости мя грешного, Боже». Волоча меня за шиворот, священник втиснулся в узкую дверь, за нами прошёл один из сторожей с ружьём. Мы оказались за воротами.
– Без баранок нельзя! – тормознул нас второй сторожевой, позвякивая наручниками. – Пакши за спину!
О, хоть одно слово буду знать. Догадался, пакши – это значит руки. Плохо дело, на это не рассчитывали. Пришлось согласиться. Как-нибудь освободимся потом.
– Шагай прямо! – крикнул на нас служака и толкнул меня в плечо. А вот батюшку не толкнул, зауважал, наверное.
* * *
Я старался насколько только возможно вести себя как человек, которого дерзко и неожиданно предали. Я шёл с опущенной головой, периодически выдавливал из себя слёзы и всхлипывал, не забывая жалостливо поглядывать на своего предателя. За нами с поднятым ружьём шёл дежурный уголовник, указывая дорогу.
– Слышь, отец Виталий! – позвал он. – Сделаем всё по-тихому, лады? Так, чтоб барин пока ничего не знал.
Байкер в ответ согласно кивнул. Понятное дело, о таких вещах, как предоставление свиданий с заключёнными (которые, я уверен, здесь большая редкость, а может, мы вообще первопроходцы), надо оповещать начальника колонии. Но, видимо, ушлый сторожевой пёс решил заработать себе повышение, внезапно засадив за решётку невинную душу – то есть меня. Я вообще не знаю, с каких это пор уголовники стали в тюрьмах работать. Может, с тех самых, когда чёрт решил стать хорошим, а может, и того раньше.
За воротами находилась деревня, в которой грудами теснились полуразваленные серые (как и всё здесь) хаты, чуть ли не валясь друг на друга. Так как спускались мы с пригорка, то нам представилась возможность оценить размеры этой ужасной колонии. Горизонт не оканчивался очаровательной долиной, вдалеке всё так же различались кривые хаты с частыми надзирательными вышками среди них. Очень скоро я узнал, что хаты эти и были одиночными камерами заключения отверженных душ. Внутри каждой из них находилась клетка, в которой почти безвылазно держали душу. Это отвечало на мой вопрос о том, почему отсутствуют площадки для прогулок. Души выпускали на воздух лишь тогда, когда требовалось выполнить ту или иную работу.