Ефим до семи лет был при отце, а когда отец принялся батрачить, жил с мачехой в Колве. Жить было трудно, иногда приходилось как милостыни просить отбросы от убоя оленей. Мачеха обращалась худо, однажды чуть не задушила. Ефим таскал дрова и воду местному жителю по прозвищу «Яран-Поп» (т.-е. «самоедский поп»). Поповское прозвище Яран-Поп получил за особую страсть к богоугодным песням. У него прожил Ефим до 1920 года; ходил в тундру, приучался пасти оленей. В этом году Ефима приняли в колвин скую ненецкую школу, больше отца родного полюбил Ефим учителя Юксева Протаса. Но вскоре с Урала по реке пришли белые, и руководителя школы, бывшего красного партизана Юксева Протаса, расстреляли. Ученики разбежались кто куда. Ефим поступил к оленеводу Таганову Павлу и кочевал в районе Второго тузсовета. У этого Таганова работал до 1924 года. Дурной человек Таганов: кормил пропащим мясом, малицу давал холодную, сшитую из длинноволосой «постели». По командировке Колвинского волисполкома осенью попал в Ижму, учился, но дошел слух, будто отец требует домой. Вернулся, помогал старику в хозяйстве, куропатку промышлял, вступил в комсомол и одно время был даже секретарем ячейки. С весны 1927 года нанялся батрачить к Павлу Михайловичу Ледкову, к тому самому Ледкову, который верховодил на тундровой соборке. Но летом 1928 года вдруг вызывают Ефима в Третий Большетундровый Совет. — «Хочешь на большого человека учиться?» — спросили у него в Совете. Ефим с радостью согласился. Ему выдали путевку на северный факультет Восточного Института, ныне преобразованный в самостоятельный Институт народов Севера.
В августе 1928 года Ефим Лабазов впервые покидал тундру. Прихватив с собою кусок оленины и черных сухарей, в малице, в нерпичьих пимах, в новой пыжиковой шапке, подаренной Советом, Ефим забрался на пароход, и этот огромный «пловучий дом» повез его от родных берегов в таинственный Архангельск. Весь долгий путь мучила морская болезнь, он мертвецки лежал на висячей койке в душном кубрике. Легче стало только на пятые сутки, когда входили в Северную Двину. Он восторженно глядел с палубы на множество пароходов, огромных, как горы Пай-Хоя, на залитые электричеством лесопильные заводы. Повсюду, насколько охватывал глаз, сверкали величиною с голову моржа яркие звезды, и было светло, как при северном сиянии. А когда Ефим, сойдя с парохода, пошел за народом в город, то был в ужасе: как на диких оленях по улицам неслись светящиеся домики, непохожие ни на чум, ни на пловучие жилища. Б этих домиках битком напихано людей. Трамвайные домики треща звонками бежали прямо на прохожих.