– Нет, ты какая-то странная сегодня, – был сделан экспертный вывод. – Не такая, как всегда. Что случилось?
Об иероглифах судьбы я Александре не рассказывала – чтоб не пугать. Я мирилась с их существованием и не подавала виду – точно так же, как Джон Нэш в конце концов примирился со своими галлюцинациями, полностью отдавая себе отчёт, что они – порождение его разума, больного и гениального одновременно.
– Просто сегодня на улице я увидела девушку, которая играла на гитаре, – озвучила я «официальную» версию. – И вспомнила Яську…
Голос предательски дрогнул, и ангел-хранитель прошептал, привлекая меня к себе:
– Ну, всё, всё, всё… Ш-ш. Иди ко мне. Зря я спросила.
Дыша чуть уловимым призраком аромата «Ленора» от блузки моей «половины», я закрыла глаза. Слёзы щекотали веки изнутри, но уже как-то вяло… Сдержаться на этот раз удалось.
Увы, как ни чудесно было стоять в обнимку, в уютном коконе тепла и нежности, настала пора возвращаться к будничным вещам – таким, как недоделанный салат. Ещё пара минут – и витамины разрушатся! Надо успевать. Что поделаешь: пунктики имелись не только у меня, но и у моего ангела.
Яська… Яна. «И что мне от любви осталось ныне? Только имя…» В детстве я никогда не могла сдержать слёз, когда Д’Артаньян-Боярский пел эту песню. Сейчас они глухой болью пульсировали в глубине, не проливаясь по щекам, а нож методично стучал. Из ванной доносился шум воды: ангел полоскал свои крылышки под душем. Подарок – парфюм – ждал своего особого момента, а в древесном рисунке разделочной доски прорастали иероглифы, напоминая: белый конверт.
Конверт лежал в моей сумочке, когда я на следующий день пришла к обожжённым тополям и скамейкам. В двадцати метрах от меня слышался знакомый голос и звон струн, над головой шелестел беззаботный полдень, солнечная терпкость гречишного мёда разливалась в горле… Нет, рыдать больше не хотелось: я знала, зачем пришла, исполняя волю иероглифов.
Но как отдать конверт? Лера откажется, без сомнений: за смешливо-бесстрашным блеском её глаз вполне могла прятаться и гордость. Вот незадача… В задумчивости я прислонилась к жесткой шершавой коре толстого древесного ствола, ища под ногами подсказку. Она уже спешила ко мне на помощь, полупрозрачными усиками вплетаясь в асфальтовый рисунок. Мудрые старцы-тополя качали опалёнными безумным летом ветками, а под ними сквозь асфальт пробивалась молодая, нежно-зелёная поросль. «Молодняк», – шептала подсказка, намекая мне, чтобы я подняла взгляд на двух мальчишек лет десяти-одиннадцати, забивавших друг другу голы. За неимением других игроков, они сами были и за нападающих, и за защитников, и за вратарей. Постепенно выходя из оцепенения, я всматривалась в них. Один – рыжий и конопатый, будто солнышком поцелованный, а его приятель – ничем не примечательный пацанёнок с белобрысой чёлкой и белёсыми бровями. Не знаю, почему, но именно рыженькому я сделала знак подойти.