– Ваник, придурок. Ты где? Здесь такое!
Когда мои руки уже схватили какой-то брикет с латинскими нечитаемыми буквами на плотном скользком пластике упаковки, воротца со скрипом отвалились, и на пороге возникли несколько взрослых и наши незадачливые караульщики. На их плечах лежали тяжелые ладони крестьянок, а Ваника держал за ухо учитель труда. Да вывернул ухо так, что мой друг был вынужден униженно извиваться.
– А ну вон отсюда! Как только попали сюда?! Замок же висит! – гаркнул трудовик.
По склону холма к сараю уже ковылял старик-сторож с допотопной берданкой. Бежал, прихрамывая, так как не успел толком обуться. Ружье держал прикладом к бедру, кажется, что вот-вот начнет палить, по-ковбойски, от ноги. Хрипел на ходу, но не мог вымолвить ни одного толкового слова. Только:
– Я… Где… Мать… Хрен… Отец…
Заметив в моих руках упаковку опасного химиката, трудовик закричал громко, но нестрашно:
– Бросай брикет!
И женщины согласно закивали:
– Это правильно, мальчик. Не надо баловаться с этим. Яд это.
Я послушно бросил – спорить с ними было бессмысленно. Да и были правы они – мы, шайка малолетних хулиганов, проникли в закрытое помещение и пытались спереть казенное имущество. Вернее, это я сделал. Мне и отвечать. Я бросил брикет на землю. Под ноги.
– Выходи! К директору поедем.
Я вышел из сараюшки, побежденный, но не сломленный. Мои товарищи потянулись за мной. Трудовик, наконец, перестал терзать Ваниково ухо и толкнул его ко мне. Наверное, не со зла, но он сказал, обращаясь ко мне:
– Я знаю, это ты всех совратил. Я знаю! Кто бы еще до такого додумался? Отец ненормальный и сын туда же!
Не стоило ему говорить этого. Он и сам понял что перегнул палку, правда, чуть позже на полмгновения после того, как слова были уже брошены. Но учитель труда был не слишком оборотист мыслью. Женщины покачали головами. Мальчишки мстительно просияли, предвкушая крутой поворот истории, в которую они влипли из-за меня. Ведь центральным объектом внимания старших становился я, выводя их из-под прямого удара. И я принял вызов.
– Мой отец, если узнает, что вы про него говорите, никогда не сошьет вам сапоги, – процедил я.
– И не надо! Я в городе покупаю, в магазине.
– Мой отец никогда не сошьет вам сапоги, когда вы покалечите ногу и не сможете ходить в магазинных.
Наш трудовик был энциклопедистом по части ремесел, эдаким Дидро молотка и болгарки. Но тут он растерялся. В моей интонации он уловил сигнал опасности, но сами слова до него не долетели. С чего это он должен покалечить ногу? Может быть, я что-то знаю, о чем он еще не догадывается? Может быть, мне от бабки передались кое-какие способности ведовства, о которых в деревне шушукались, но всерьез никто не верил? Или…