Его морщинистое лошадиное лицо всегда было чисто выбрито, только на шее и под нижней челюстью щетинилась короткая шкиперская борода-шотландка. Когда он вертел головой, часть бороды, та, что росла под челюстью, разворачивалась вместе с ней, а волосы на шее двигались как бы сами по себе. Учеником я, бывало, глаз не мог оторвать от этого увлекательного зрелища. Смотрел, понятно, исподтишка, пока он меня не видел. Стоило ему наставить на кого-нибудь свои голубые ледышки, и тому ничего не оставалось, кроме как работать, работать и работать.
Таков был мастер Маас, подлинный владыка верфи. Официально же производством руководил герр Кремер. Говоря о нем, именно так все его всегда и называли. Вблизи я его видел всего один-единственный раз. В тот самый раз, когда мы с отцом пришли ему представляться.
В конце августа последнего школьного года пастор Рухман пришел к нам в Моордик. Это входило в его служебные обязанности. В течение года он непременно должен был посетить хоть по разу всех членов общины. Разговаривали при этом, впрочем, вовсе не о церковных делах, а больше о погоде, севе, жатве и разведении скота.
Однако на сей раз Рухман снова затеял разговор о моей профессии.
— Фосс, — сказал он отцу. «Герр» говорилось только ученым или особо уважаемым людям. Крестьяне и батраки-поденщики должны были гордиться, если к ним обращались на «вы», а не на «ты» или, того неуважительнее, и вовсе безлично.
— Фосс, — сказал пастор Рухман, — ну как с вашим Иоганнесом? Не передумал он еще стать корабельным плотником?
Отец заверил, что интерес к этой профессии у меня ничуть не убавился.
— Хорошо. Я веду переписку с герром Кремером с верфи «Шюдер и Кремер». В следующую среду около десяти вы можете представить герру Кремеру своего мальчика. Я дам вам рекомендательное письмо к герру Кремеру.
У меня замерло сердце. Отчасти от радости, что сбывается мое заветное желание, а более от того, что мне предстояло встретиться с этим самым герром Кремером. Видать, крупной он был шишкой, коли сам пастор трижды подряд повеличал его «герром».
В среду, в восемь утра, мать расцеловала меня на дорогу. Отец надел свой черный костюм, в котором ходил только в церковь, и лучшие свои сапоги, густо смазанные накануне рыбьим жиром. Свои штаны и куртку я тщательно вычистил щеткой, а сапоги обул новые, специально сшитые сапожником Майером. Предвидя мой быстрый рост, Майер сшил их номера на два побольше, и, чтобы не потерять обувь, мне пришлось напялить на ноги две пары толстых шерстяных носков.
Итак, жарким августовским утром мы отправились пешком в Эльмсхорн. Сперва мы шли по зеленым маршам, потом по тенистой полевой дороге до большого шоссе. Здесь мы немного передохнули и, уже без привалов, незадолго до десяти лихо дотопали до Эльмсхорнской гавани. По примеру отца я отряхнул серо-желтую пыль с костюма. Счищать ее со смазанных сапог было делом бесполезным.