Однако пока что о береге и помышлять не приходилось. Герр Янсен и Фьете Бойк абсолютно одинаково представляли себе, что такое прибранный корабль. В море влажный ветер смягчал жар лучей тропического солнца, и оно казалось нам ласковым и приятным. Здесь же, в бухте, ветра почти не было. Все обливались потом. Один лоцман блаженствовал под сенью необъятных полей своей соломенной шляпы. Мы с завистью посматривали на него. А они с Вульфом, позабыв обо всем на свете, не отрывая глаз, следили за ботом, медленно приближавшимся к нам с полощущимися на слабом ветерке парусами. Минут через десять бот пришвартовался к «Доре». В нем сидел всего один человек, управлявшийся и с румпелем, и со всеми парусами. «Глянь-ка, Ханнес, — сказал я сам себе, — а ботик-то точь-в-точь как наш, что стоит на палубе „Доры“.
Перегнувшись через релинг, Вульф поговорил о чем-то с пришедшим на боте, потом тот поднялся на палубу. Надо же, какой шикарный парень — широкополая соломенная шляпа, белоснежный костюм, белые туфли. Вульф и незнакомец бросились Друг другу в объятия. Куда девался столь сдержанный с нами и скупой на слова Вульф! Болтая по-испански, он и сам обратился в темпераментного испанца. Впрочем, я потом частенько замечал, что, переходя с одного языка на другой, люди меняют и свое поведение.
Вульф приостановил все работы на корабле, потому как люди потребовались ему для спуска бота на воду.
— Фосс, пойдете со мной, поможете с оснасткой.
А дальше от удивления я чуть было не упал. Это надо же — наш кэптен, который даже в самый свирепый шторм никакой работой рук не пачкал, теперь самолично ставит мачту на боте и обтягивает снасти!
Испанец (звали его, как оказалось, дон Педро) помог мне с оснасткой, а затем перешел на свой бот. Вульф отослал меня обратно на «Дору», и вечерний бриз помчал оба бота к берегу.
— Фьете, что это за чудо-юдо такое? Кэптен — и вдруг сам работает?
— Это спорт, Ханнес. Не нашего с тобой ума дело. Это еще что. Поглядишь вот, как кэптен будет работать, когда они устроят парусные гонки. Когда делаешь что-то за деньги — это работа, а если то же самое ради развлечения — это уже спорт, что вполне приличествует джентльмену.
Путешествуя вокруг света на «Тиликуме», я заделался почетным членом многих яхт-клубов. Приходилось мне, понятно, читывать и их уставы. В них говорилось, что зарабатывающий на жизнь физическим трудом членом клуба стать не может. Рабочий человек по тогдашним английским меркам в джентльмены, стало быть, не годился. Вот и мне в те давние времена, на «Доре», до джентльменства было куда как далеко, почти так же, как и до профессии миллионера, прельщавшей меня с самого детства. Двадцать пять лет спустя, войдя на «Ксоре» в Гуаякиль, я сделал последнюю, увы, тщетную попытку овладеть этой почтенной профессией. Однако как член различных яхт-клубов и Британского Королевского географического общества в Лондоне, и прежде всего как капитан, тем, кого по-английски называют джентльменом, я все же стал. С другой стороны, я не знаю, приличествует ли джентльмену моя нынешняя деятельность в качестве владельца автобуса. Жизнь на суше такая сложная… Однако, стоп, Ханнес, мотай свою пряжу обратно, в Гуаякиль 1877 года.