— Может быть…
Они засмеялись и сразу испуганно смолкли: а вдруг кто-нибудь подслушивает их? Стали говорить вполголоса. Говорили обо всем, перескакивали с одного на другое. Говорили, может быть, только для того, чтобы услышать голос друг друга. Сережка спросил:
— А где эта Вера работает?
— Кичигина? Да у нас, в токарно-механическом. Она у нас и токарь и профсоюзный деятель.
— Девчонки на заводе всю власть захватили. У вас Кичигина, у нас — Бояршинова.
Надя повернула разговор в другую сторону:
— Вредная эта ваша Бояршинова. Голосовала, чтобы меня из комсомола вышибли…
— За что?
— Да так. За одно дело…
— Знаешь, Надя, — горячо заговорил Сережка. — Давай договоримся: ничего не скрывать друг от друга.
— Согласна! — подхватила Надя. — Это лучше — не скрывать…
И задумчиво:
— А может, и зря я сержусь на Вальку… Понимаешь, я станок поломала, четыре смены простояла. — Она вдруг усмехнулась. — Ну и задал же мне тогда папка жару! Ужас! Даже ремнем грозил, будто я маленькая. У тебя, говорит, только один ветер в голове! От таких, говорит, работничков только убыток заводу, надо гнать в три шеи! Почему в три, а не в одну? Смешно!
Она засмеялась, а потом огорошила:
— Только правду говори — Вера Кичигина нравится тебе?
— Не очень.
— А почему? Она хорошая. Боевая. В нашем токарно-механическом все такие.
— Ну, все-то не могут нравиться.
— Значит, Валя Бояршинова, да? Я видела, как ты глядел на нее… Я понимаю…
— И не она…
— А кто? Только ты не выкручивайся. Мы же договорились: ничего не скрывать…
— Я и не скрываю. У нее нос крючком. Понимаешь? И сто восемнадцать веснушек.
— Ну и неправда. Столько не бывает!
Сережка продолжал свое:
— Волосы у нее белые, а кудряшки пушистые-пушистые. Наверно, калеными спицами закручивает… Ростом она… — и поглядел на Надю. — Мне до плеча…
Они остановились. И как-то само собой получилось так, что маленькие горячие ладошки Нади очутились в широких Сережкиных ладонях. Она не торопилась освободить свои чуть вздрагивающие руки.
— Ой, Сережа!.. Тебе не кажется, кто-то подсматривает? — спросила она вдруг испуганно.
— Кажется…
— Кто? — встревожилась она.
Сережка почувствовал себя сильным, смелым, настоящим мужчиной, который обязан оберегать эту родную, эту удивительно хорошую девчушку.
— Не беспокойся, Наденька. Кроме звезд и луны, никто нас с тобой не видит.
— Вот видишь, какая я трусиха… Знаешь, Сережа, пошли скорее домой. Уже поздно.
— Детское время. Куда торопиться?
Но она упрямо твердила свое.
…Как будто ничего особенно не произошло… Минуты две-три постоял Сережка у калитки Надиного дома. Прощаясь, задержал ее руки. Надя шаловливо откидывалась назад, и Сережке было приятно удерживать ее. Вдруг она вырвалась, стремительно побежала, помахала с крыльца рукой и скрылась. Тихонько звякнула щеколда. Сережа постоял немного.