Выходим, подталкиваемые взашей. Около меня рыдает женщина: ехала она с другого конца города от кумы, та дала ей кочан капусты для крестничка, дома троих ребят мал-мал-меньше заперла со вчерашнего вечера не пивши, не евши!
Толпа пытается за нее заступиться. Ругань, проклятия!
– Я те голову размозжу! – орет красноармеец.
– Ну и размозжи, на том стоите, черти проклятые! – не сдерживает ненависти мужчина с портфелем.
– Ах, вы так? Ну-ка, покажи, гад, что везешь в своем сундуке? Всем приготовиться к обыску! Подходи по одному!
Меня словно крапивой стеганули по лицу. Сейчас обыщут, найдут спрятанные в поясе бриллианты и, конечно, отымут: реквизируют «в пользу революции». Ну уж нет! Это все, что у меня осталось! Если не удалось купить за них жизнь брата, может быть, смогу купить собственную жизнь? Смогу бежать из Питера, из России?
Суматоха. Обыска страшатся все. Теперь ведь каждый, совершенно по старинной пословице, все свое носит с собой. Крики, один рвется, другой рыдает.
И вдруг меня словно кто-то толкает в спину. Я срываюсь с места и, подхватив подол, чтоб не путался в ногах, даю стрекача через улицу! Вслед орут:
– Держи, лови, хватай, не пущай, держи!
Едва не падаю, чудом удерживаюсь на ногах, вспоминаю, что через два дома есть открытая парадная и ход на черный двор, пролетаю туда, но вместо того, чтобы убегать через подворотню, вскакиваю в открытый черный ход и замираю там у двери. Мимо грохают сапоги:
– Хватай, держи!
Я не двигаюсь с места. Через малое время сапоги грохочут в обратном направлении:
– Ах ты, ушла, стерва, так ее и снова так и перетак!
Затаив дыхание, слушаю, как музыку, площадную брань, в которой звучит безнадежность…
Когда грохот сапог утихает, прокрадываюсь в парадную и вижу, как вдали ведут толпу моих товарищей по несчастью на «трудовую повинность». Кажется, среди них нет женщины с кочаном. Наверное, отстояли ее!
С двойным облегчением перевожу дух.
Мне жарко, лицо вспотело. Мокрым платком отираю лоб, но что-то царапает мне кожу. Смотрю на платок и только теперь замечаю, что я вытащила вместе с ним какую-то смятую бумагу, всю исписанную синим чернильным карандашом.
Недоумевая, верчу ее перед глазами. Откуда у меня в кармане исписанный листок, влажный от сырого платка?!
А ведь это не просто листок, это какое-то письмо…
«Дорогие Асенька и Макс, если вы читаете эти строки, написанные столь чудным образом, значит, меня больше нет в живых. Крепко надеялся, что мы вместе с вами поедем когда-нибудь во Францию и попутешествуем по этой чудной стране, о которой нам столько раз рассказывал ваш отец. Однако так уж складываются обстоятельства, что поехать, видимо, вам придется без меня! Сначала ушел ваш отец, теперь, похоже, придется и мне покинуть вас. Вы, Мансуровы, всегда были для меня самыми дорогими людьми, Николай Иванович был другом и наставником, Асенька стала моей женой, Макс – братом, а потому я могу только порадоваться, если вам все-таки удастся найти утраченное сокровище.