– Ничего не знаем, бегите в районный совет за пропуском!
Мгновение препираемся с Георгием Иванычем, кому бежать. Наконец решаем, что целесообразней будет остаться с Иринушкой мне – вдруг он задержится в районном совете, а жена примется рожать. Остаюсь, уже начиная прикидывать, что ж я стану делать с ней – безо всяких инструментов, без горячей воды, на улице, на ветру – и при поперечном предлежании!
Чудится, полночи минуло, пока Иринушкин муж прибежал обратно, а на самом деле – всего полчаса:
– Ох, уговорил. Сказал им: дескать, не могут же они допустить, чтобы новый гражданин страны Советов родился прямо на грязной улице. Оказалось, и впрямь не могут. Выдали пропуск!
Он победно машет бумажкой.
Тащимся дальше.
– Татьяна Сергеевна, вот вы у нас барышня начитанная, все на свете знаете. А что, во времена Французской революции были коммунисты вроде наших?
– Если делать очень отдаленные сравнения, то… пожалуй, наша эпоха слегка напоминает эпоху якобинцев.
– А сколько времени они правили?
– Приблизительно три года.
– Да когда же нашим чертям будет конец?!
В ответ на восклицание мужа Иринушка разражается таким хохотом, что у нее начинаются новые схватки, и наш путь опять замедляется.
Но вот наконец мы докатились до угла Свечного и Ямской.
На наш стук ворота отпирает дворник и немедленно предупреждает:
– Поосторожнее, господа хорошие, не то попадете в мерзость. Мы теперь просто во двор все выливаем. Ничего, к зиме как-нибудь замерзнет!
Да, а мы-то еще жалуемся на холодную осень. Теперь надо молиться, чтоб скорей ударили морозы!
С большим трудом мы поднимаем Иринушку по лестнице, она, умница, крепилась изо всех сил, только изредка стонала. Постельное белье мы захватили с собой. Зловоние в приюте нестерпимое…
Принимает роды мой знакомый, доктор Кравецкий. Мы некогда работали вместе, он помнит меня, осведомляется о Косте. Отвечаю сдержанно: «Все как прежде», креплюсь, чтобы не выдать намеком забрезжившую у меня надежду. Не могу забыть, как радовалась Ася Борисоглебская, когда ей кто-то посулил свободу мужа, – и чем это кончилось. Нет, лучше молчать, молчать! Надейся на лучшее, но готовься к худшему, вот в чем мудрость жизни.
Кравецкий умный человек, он понимает: в наше время лучше никому не задавать лишних вопросов. Поэтому только вздыхает:
– Ну, Бог милостив.
– Бог милостив, – эхом откликаюсь я, понимая, что все это очень напоминает разговор над смертным одром больного. Видимо, та же мысль приходит и Кравецкому, поэтому он быстро переводит тему:
– Покуда пациентка наша собирается с мыслями, расскажу вам одну пресмешную историю, Татьяна Сергеевна. Жена моя, как вы, быть может, помните, служит в Публичной библиотеке, и вот, вообразите, по так называемой зеленой карточке КУБУ (комиссия улучшения быта ученых), – поясняет Кравецкий, и правильно делает, ибо нынче, милостью советской власти, развелось столько аббревиатур, что все не упомнить, – выдали им фунт масла. Неслыханное счастье! Но масло это выдали завернутым в исписанную бумагу, причем исписанную сторону обратили к самому маслу. Да еще врезалась целиком толстая сургучная печать. И как вы думаете, что это оказалось? Это было старое свидетельство Николаевского госпиталя о том, что какое-то лицо страдает слабоумием – как следствием сифилиса. Добросовестно описаны вопросы, предложенные больному, и его ответы. Тут я лишний раз «поблагодарил» господина Родэ. Ведь это именно ему советская власть поручила ведение хозяйственной части в бывшей Императорской библиотеке! Слышали о нем?