Когда он стал чувствовать себя свободнее, он стал более любопытным. Сначала он придвинулся немного ближе ко мне, затем еще ближе, и очень скоро подошел и встал рядом со мной. В конце концов — прошло несколько недель — он спросил:
— Что вы делаете?
И я сказал:
— Я работаю. А ты что делаешь?
— Я лечусь? — вопросительно произнес он.
— Ну, и что для тебя терапия?
— Мы сидим и говорим?
— Прекрасно, — сказал я. — О чем ты хотел бы поговорить?
— Ни о чем, — ответил он сначала. Я сказал ему, что это превосходно — я занят, ему нужно сделать домашнее задание, а я займусь работой.
Однако еще через несколько недель он сказал, что действительно хочет поговорить. Мы сели лицом к лицу, и он спросил:
— Почему мы это делаем?
Все это совсем не было похоже на ту терапию, к которой он привык. Поэтому я стал объяснять про мозг и развитие мозга. Я рассказал ему, что, по моему мнению, случилось с ним, когда он был в младенческом возрасте. Мое научное объяснение дошло до него, и он немедленно захотел знать, каков будет наш следующий шаг и что мы будем делать. Тогда я поговорил с ним про формирование отношений с людьми, заметив попутно, что, как мне кажется, у него это не очень хорошо получается.
Он сказал решительно, но с улыбкой:
— Я знаю, я неловкий дурак!
Только тогда я стал объяснять ему особенности социальных отношений, и ему сразу захотелось познакомиться с этой наукой.
Все оказалось сложнее, чем мне представлялось. Язык тела и социальные ключи были для него недоступны, он просто не воспринимал их. Когда я работал с Коннором, меня снова и снова поражало, как сложны и тонки многие человеческие связи. Например, я сказал ему, что люди находят очень важным визуальный контакт во время социального взаимодействия, что важно смотреть на человека, когда вы слушаете его и когда говорите с ним. Он согласился попробовать. Но это выразилось в том, что он уставился на меня так же, как до этого устремлял свой взгляд на пол.
Я сказал:
— Послушай, ты же не хочешь все время смотреть на людей.
— Ну да. А когда нужно смотреть на них?
Я попытался объяснить, следует недолго посмотреть, потом отвести глаза, поскольку, если вы долго смотрите на человека — это, на самом деле, или признак возможной агрессии, или романтический интерес. Он хотел точно знать, как долго смотреть, но, конечно, я не мог сказать ему, потому что такие вещи зависят от невербальных ключей и контекста. Я пытался сказать ему, что нужно подождать три секунды, но, в результате, он стал высчитывать эти секунды вслух и таким образом сделал еще хуже. Еще когда мы занимались с Джастином, до меня дошло, что мы используем гораздо больше социальных ключей, чем я когда-либо предполагал, и что я понятия не имею, как научить им. Например, когда Коннор отводил глаза после установления первого визуального контакта, он поворачивал все лицо, а не просто менял направление взгляда. Или он начинал смотреть вверх, а его глаза при этом странно закатывались, сигнализируя о скуке или сарказме. Это было похоже на попытку обучить инопланетянина, прилетевшего из космоса, человеческой беседе. Однако иногда он близко подходил к точке, где мы могли понимать социальные сигналы друг друга, хотя часто он напоминал робота.