Эрик вышел из машины, на ходу сунув ключи в карман, и торопливо перешел улицу. Перед домом была маленькая лужайка с небольшим кривым навесом, который был призван защищать от дождя и солнца несколько пластиковых стульев, драный гамак и столик со стоящей на нем грязной пепельницей в виде сигареты с надписью «Не лезь не в свое дело!».
Занавески на большом окне, выходящем в садик, были плотно задернуты, но Эрик видел, что сквозь них пробивается свет телевизора.
Он постучал в дверь и подождал некоторое время – ответа не последовало. Он постучал снова, погромче – и снова подождал. Его не особенно волновало то, что, по сути, он не имел никакого права тут находиться. Наоборот, сейчас, когда он всерьез опасался за жизнь Макса, он считал своей прямой обязанностью проинформировать мать мальчика об этой опасности.
Дверь неожиданно открылась, и на пороге возникла маленькая женщина в халате – он пока не мог толком ее разглядеть, только расплывчатый силуэт. Вероятно, это была мать Эрика.
– Миссис Якубовски?
– Ага. Она самая. Я Мэри.
– Я доктор Пэрриш, психиатр, я лечу вашего сына Макса. Пожалуйста, примите мои соболезнования в связи со смертью вашей…
– Какой еще психиатр? Я не в курсе, ничего не знаю ни про каких психиатров!
– Могу я войти и поговорить с вами, миссис Якубовски?
– Окей. – Мэри распахнула дверь пошире, одновременно с дверью распахнулись и полы ее халата, и Эрик вошел в дом.
Воздух был спертый и прокуренный, и теперь, на свету, Эрик сразу заметил все признаки алкогольной зависимости у Мэри на лице: дряблая кожа, водянистые голубые глаза, налитые кровью, двойной подбородок и полопавшиеся капилляры на носу и щеках. Ей было, вероятно, под пятьдесят, но выглядела она минимум лет на десять старше.
– Мэри, я беспокоюсь за Макса. Его ведь нет дома, да? – Эрик обвел взглядом маленькую гостиную: плотные шторы, на одном из окон – тарахтящий допотопный кондиционер; у стены глубокий коричневый диван с брошенным на него коричневым пледом, рядом – коричневый же коврик; журнальный столик заставлен коричневыми и голубыми бутылками, здесь же – наполненный окурками стеклянный стакан, используемый, по всей видимости, вместо пепельницы, грязные пластиковые стаканчики, следами от которых была заляпана вся деревянная столешница, и открытая бутылка водки «Смирнофф». Эрик понял, что больше в доме никого нет: кроме гостиной, свет больше нигде не горел, и было тихо.
– Нет, нет его. Я же уже сказала копам – нет его здесь. Он ушел, исчез, увидимся как-нибудь, аллигатор.
Мэри говорила невнятно, глотая слова, взгляд ее блуждал, и Эрик, который провел немало времени с пациентами из приемного отделения и уже не хуже полицейских навскидку определял степени алкогольного опьянения, сразу понял, что она превысила допустимую дозу минимум в два раза. Он сомневался, что она вообще в состоянии понимать его, но все равно должен был попытаться.