– Это загадка, сэр!
– Загадка?
– Да, сэр! Отчего…
Но тут мистера Тейлора снова охватил приступ смеха, и пришлось тряхнуть его еще раз.
– Так, хватит, приятель. Выкладывайте, что стряслось, пока я вас за борт не вышвырнул.
– Сэр… Загадка такая: «Отчего наш корабль так сильно качает?»
– Ну и отчего же?
Из-за конвульсий он ответил не сразу.
– Это лорд Тальбот своему бочонку вставляет!
Я бросил его и вернулся к себе в каморку.
Подумалось, что ежели опасность заставила всех нас пасть так низко, то нет нужды тонуть, ибо мы и так уже утонули.
Как только полувахта прошла без единого «клиента», я пригласил к себе мистера Гилланда и вызвал мистера Джонса. Они оба предстали передо мной, и я приказал заделать донышко бочонка и подогнать обручи. Я попросил своих гостей засвидетельствовать, что сосуд в надежных руках. Анкерок полностью запечатали, за исключением пробки, которую я пока не воткнул. Я объяснил мистеру Джонсу, что, возможно, когда мы пойдем ко дну, мне захочется – до того как мистер Джонс покинет корабль – вложить туда записку с предсмертным письмом или молитвой. Шутка моя, признаюсь, меня уже утомляла и даже казалась весьма сомнительной, особенно когда я представил, как все, что осталось от Эдмунда Тальбота, подпрыгивает на океанских волнах с ничтожно малой надеждой достигнуть места назначения! Более того, я обнаружил, что лишился дневников, и мне негде писать и нечем занять себя – оставалось только терпеливо сносить капризы и выкрутасы нашего все менее и менее пригодного к плаванию судна.
Читатель догадывается, что я, во всяком случае, выжил. Но мне самому, как любому читателю, оборванный конец моего дневника – назовем его «Книга вторая» – не давал и не дает покоя. Называть его журналом – значит чрезмерно расширить значение этого слова. Внимательный читатель легко определит записи, отстоящие по времени далеко друг от друга – то есть когда я пытался за один раз описать происшествия, случившиеся в течение нескольких дней, чтобы дневник мой не отставал от жизни. Я часто набрасывал заметки о делах минувших в тот момент, когда происходили другие события. Значительное время разделяет окончание собственно журнала и написание этого постскриптума. Я испытывал искушение избежать слишком резкого конца, продолжив журнал, так сказать, ретроспективно, притворившись, что он писан на корабле – но, увы, минуло слишком много времени. Попытка эта будет неискренней и, более того, нечестной. Еще хуже – если сие возможно – то, что меня выдаст различие стилей: льщу себя мыслью, что у меня есть стиль, хоть и плохонький. Будет утрачена непосредственность. Когда я перечитал «Книгу первую» – в следующей тетради объясняется, когда и почему это произошло, – я нашел, что она весьма выиграла благодаря весьма впечатляющему письму Колли, пусть и неоконченному. В бедолаге мало что было от священника, но в его мастерском, виртуозном владении родным языком чувствуется настоящий талант… «Книга вторая» – плод единственно моих стараний, лишенных какой-либо помощи, за исключением тех мест, где я передаю слова других. То, что я теперь считаю бесхитростным излиянием сердца на бумаге, требовало усилий, о которых я ранее и не подозревал, – и это тоже правда.