Зазвонил телефон, они даже вздрогнули. Наконец! Мариан нетерпеливо схватил трубку. Послышался грубый голос, Мишь даже за два метра слышала каждое слово.
— Это ты, Венца? Вот это повезло: я думал, тебя разве чудом застанешь в воскресенье… Ну как, уговорил Воженилека дать мне дня на два трактор?
Дальше Мишь уже не слушала — Мариан пытался его прервать:
— К сожалению, пан секретарь давно ушел.
— А вы не могли бы ему передать?..
Опять потянулось время. Мариан мыслями был совсем в другом месте, на утешения Миши не отозвался, да, пожалуй, он их и не слышал. Решительно поднялся и позвонил на почту.
— Мы заказывали срочный разговор!
— А что я могу поделать, если Прага не дает! Может, у них линия повреждена!
— Девушка, алло, девушка!..
Повесила трубку, Мариан, раздосадованный, подошел к окну, словно искал там, кому бы пожаловаться. Но опять подбежали только куры, до той поры сонно купавшиеся в пыли; вопросительно смотрели на него одним глазом, разочарованно кудахтали.
— Это бессмысленно, — Мариан взглянул на часы. — Кажется, у часовни на площади висит расписание… Сбегай посмотри, когда автобус в Прагу!
Мишь вернулась мигом:
— К счастью, довольно скоро. Через полчаса
— Четверть часа еще подождем, потом вернем секретарю ключ и поблагодарим за доверие.
Вот так. И не надо мне было выбрасывать букет из листьев. Вообще, поднимет ли когда Мариан глаза от учебников и специальных книг, заметит ли, даже если букет поставить у него перед носом? Однажды он привел ей насмешливый отзыв доцента Пошваржа о ком-то из коллег: „Человек чувствительный и внимательный живет прежде всего для семьи. Па его могиле напишут: „На великие дела не претендовал, ничего не достиг — и никогда не делал ошибок““.
Понимаю, Мариан, все понимаю. У того орла — а может, это был только ястреб — все-таки, наверное, был рак.
Сегодня опять день, полный предчувствий и беспокойства, подумал Камилл, когда, кажется, наступило время взяться наконец за давно задуманную повесть. Если бы он не стеснялся такого сравнения, то сказал бы, что находится на последнем месяце творческой беременности — с той, правда, особенностью, что его первое прозаическое дитя появится на свет после очень длительных и трудных родов.
Только найти бы самую важную, первую, фразу. Она должна быть добротной и „чистой“, ибо станет некой предтечей всего творения; Камилл убежден, что читателю уже первая фраза подсказывает, каково будет и само произведение. Она должна быть такой, чтобы потом ее не надо было ни менять, ни вычеркивать: в таких мелочах Камилл суеверен. Но, когда OR уселся за письменный стол, вдруг понял, что фраза не та, а другой, лучшей, все нет и нет. Может, это знак того, что еще не пришел час, что период подготовок и, фаза обдумывания сюжета и персонажей была недостаточно глубока?