Чеченец на баррикадах (Дудко) - страница 3

— Так ведь в вашей Англии с Францией до сих пор имущественный ценз. А у нас даже мастеровые требуют права голоса для всех. Это и значит — у России особый путь. Вот увидите, мы еще превзойдем Европу в народоправстве!

— Не спорьте, — сказал длинноволосый человек с худым болезненным лицом и неукротимым взором. — Россия первой в Европе придет к социализму. В этом и будет ее особый путь.

Тарас тут же указал на него чеченцу:

— Знакомься, Казбек: Виссарион Белинский, главный здешний критик. Сам ничего не пишет, зато всех ругает. Меня тоже — за то, что по-малорусски пишу.

— Да пишите вы по-хохлацки, но для своих украинских мужиков. А для образованных людей нужно писать по-русски. И не только. Ну как вас прочитает хотя бы этот горец?

— Вижу, ты умный человек. Скажи: что такое этот социализм? Одни его хвалят, другие ругают, — спросил Казбек.

— Социализм… То же, что народоправство, только гораздо лучше. Представь: везде одни вольные общества. Все вместе трудятся и живут вместе.

— Как рабочие в казарме?

— Нет. В большом доме — лучше княжеского дворца. Никаких бедных — все богатые. И никаких дармоедов кормить не надо. Тогда и работать можно будет по восемь часов. Останется время учиться, книги читать, в театр ходить…

— Хорошо бы так! Только много несогласных будет. Князья особенно.

— А мы их и спрашивать не будем. Рабочий кулак, топор и кинжал под нос — вот что князей убедит! Но для начала добьемся хотя бы права голоса для всех.

К ним подошли двое молодых людей. Один — высоколобый, с густой черной бородой. Второй — с таким же высоким лбом, в мундире инженер-прапорщика.

— А это, Казбек, Михаил Петрашевский — адвокат, умнейший человек в Питере и первый социалист. И Федя Достоевский — лучший нынешний писатель из молодых, — представил их Тарас.

— Вообразите себе: простой горец, а сразу понял, что такое социализм. Не то, что образованные господа, — сказал Белинский. — Ты ведь с нами, Казбек?

— С вами! Надо будет — не только на демонстрацию, в бой пойду! Чеченец зря оружие не носит!

— Лучше бы без крови, — вздохнул Достоевский. — Грех это — человека жизни лишать. У меня вот отца крестьяне убили…

К ним подошел человек в поношенной шинели, со щегольскими усиками.

— Грех, говорите? А я вот дважды согрешить не решился. До сих пор каюсь, что застрелил только Милорадовича да полковника Стюрлера. Николая брался убить — до него лейб-гренадеры раньше добрались. Константина мог убить — а его Муравьев уговорил Освободителем сделаться. Наши республиканцы, Анненков с Луниным, тут же под козырек взяли и с почетом тирана в Питер повезли.