Между 1897 и 1902 годами в Сингапуре объявился очень старый человек. Полуиндус, полуевропеец. Его речь представляла собой какую-то тарабарщину из английского, французского, немецкого и русского языков. Он называл себя Prince Alexander Tsar, то есть сыном русского царя Александра I. Его мать погибла во время цунами, а он спасся и вернулся на родной остров, который защищал его отец от армии султана. Но отца он там не застал. Выжившие островитяне рассказали принцу, что Александр-царь отправился в Индию искать свою семью. Больше он своего отца не видел. После гибели флота новый султан оставил попытки обратить островной народ в ислам, и принц Александр стал вождем племени и благополучно правил до старости. И лишь почувствовав скорую кончину, он решил выбраться в большой мир и разузнать о своем отце. Он подсаживался в таверне к пьяным матросам и рассказывал им трагическую историю своей жизни. Но в нее мало кто верил. Зато угощали туземца-фантазера моряки на славу. Выдумать такое мало кому под силу.
В сентябре 1949 года части Народно-освободительной армии Китая вторглись в Восточный Тибет, а через два года заняли Лхасу. Государство Тибет исчезло с карты мира. Далай-лама был вынужден покинуть страну и просить политического убежища за рубежом.
Так многозначительно назывался таежный поселок в Красноярском крае, в ста километрах южнее полярного круга, куда меня все-таки определил на десять лет в колонию-поселение следующий суд – за растрату средств моей собственной компании.
После оправдательного приговора, вынесенного нам с Журавлевым судьей Самойловой, я находился на свободе целых три дня. Жена настаивала на немедленном отъезде за рубеж. На тот момент я был оправдан судом и мог свободно покинуть пределы России. У меня еще оставались немалые деньги. С таким капиталом любая страна предоставила бы гражданство всем моим домочадцам. Но я опять уперся. Полтора года, проведенные за решеткой, так меня ничему и не научили.
У меня перед глазами стояла одинокая и потерянная фигура судьи, собирающей со стола листы приговора. Она принесла себя в жертву. Неужели ради моего благополучия и богатой жизни за границей? Нет. Если бы госпожа Самойлова допускала мысль, что я могу вот так просто взять бросить все и уехать, она бы никогда не вынесла мне столь мягкий приговор. Теперь я в неоплатном долгу перед этой женщиной, сумевшей выбраться за флажки, выставленные организаторами охоты. Она смогла сделать это. А я, мужик, не смогу? На меня сейчас устремлены сотни тысяч глаз колеблющихся граждан моей страны. Они тоже хотят чувствовать себя людьми, принимающими решения, а не быдлом, беспрекословно делающим то, что велит хозяин. Как я могу предать их веру и надежду?!