Но старец напрасно спешил за Потаниным. Тот так и не остался в этот вечер один. Расставшись на Торговой площади с попутчиками, он пошел провожать домой эмансипированную девицу в очках, кричавшую громче всех в гостях у Бакунина, да так и остался у нее на ночлег.
Федор Кузьмич поплясал перед ее окнами на морозе, а когда в них погасили свет, он понял, что сеанс гипноза нынче не состоится, и понуро поплелся на усадьбу к купцу Хромову, в свою одинокую келью.
После прогулки в морозную ночь старец слег от простуды. А когда выздоровел, Григорий Потанин уже уехал из Томска.
Томск. Январь 1864 года
Семен Феофанович Хромов решил нынче сам отнести еду старцу. В честь Крещения жена купца напекла любимых Федором Кузьмичом оладий с сахаром.
– Может, хоть их поест, горемыка. Третий день у него во рту и маковой росинки не было. Ты уж повлияй на него, Семен. А то, не дай Бог, помрет с голоду наш дедушка, – наказывала мужу Наталья Андреевна, собирая еду.
Едва переступив порог кельи, Хромов почувствовал незримое присутствие смерти. Вроде бы, все было, как прежде, та же убогость и аскетизм, догорающие в печке дрова, иконы и картинки с видами монастырей и святых мест, развешанные по всей дощатой стене – единственное украшение комнатки. И в то же время какое-то холодное дыхание лишало все эти предметы их прежней жизненной значимости. Они имели значение лишь согретые душой праведника, а сейчас его душа угасала.
– Это ты, Хромов? – спросил лежащий на кровати старец и, кряхтя, повернулся на другой бок, чтобы было удобнее говорить с вошедшим.
– Я, Федор Кузьмич, вот хозяйка велела передать вам. Оладьи – ваши любимые, с сахаром. Вы их всегда хвалили. Говорили, что даже сам царь таких не едал.
– Спасибо ей передай, Семен Феофанович, но извинись за меня. Я их не съем. Сил у меня нет даже на это.
– А откуда они будут, силы-то, коли вы ничего не едите. Без еды человек долго не протянет. Пища каждому нужна, – приговаривал Хромов.
Однако старец не внял уговорам, а лишь, хитро улыбнувшись, сказал:
– А вот интересно, панок. Ежели человек, отказавшись от еды, умрет, будет ли церковь считать его самоубийцей?
– Оно понятно. Конечно же, будет. Надо же, заморить себя голодом – это грех великий.
– Это коли человек хочет есть, но насильно заставляет себя отказаться от пищи. А ежели он есть не хочет, и даже наоборот – всякая еда ему противна, тогда как?
– Не знаю, батюшка. Но все равно мне кажется, что кушать надо даже через силу. А вдруг ты потом захочешь поесть, а она, костлявая, уже на пороге.
Федор Кузьмич горько усмехнулся: