— Товарищ,— говорит,— командир! Ты, поди-ка, слыхал, как Керенский из Гатчины ушел?
— Ну, дак что?
— В бабское во все переоделся, в сестру милосердную...
— Ну, дак что?
— А то — нельзя ли мне девицей какой приснарядиться?.. Насчет жениха у свинки выведать...
Командир оглядел Федю и говорит:
— Оно бы лады, было да корпусность у тебя больно глистоватая. Длинный, тонкий, завостренный со всех концов... Шкет, словом.
— Корпус подладить можно! Туда ваты, сюда ваты, в длину убавлюсь, где вострый, округлюсь.
Глядит командир на Федю:
— Ежели тебя натурально до бабской плепорции довести — это сколько же ваты придется потратить? А с ранеными тогда как? Тереби вон конские потники и округляйся, да тряпье какое-нибудь еще...
Через неделю такую мещаночку мы из Шкета сделали, кругом шестнадцать.
Он, Федя-то, и так невозмужалый еще... Где усам, бороде быть — у него пушок, легонький такой, к коже ластится. Глаза, что два родничка, ясной-ясной синью напитаны. Нос, как у синички — аккуратненький. Чуб только лихой. Закуржавеет на морозе — ровно из серебра выкован. Какой завиток отяжелеет, свесится — ямочку на щеке достает. Ну, да чуба под полушалками не видно! Исправим, значит, ему фигуру, юбок насдеваем, чесанки с калошами, шаль с кистями — такая кралечка выйдет — все отдай, мало!
Дедко Мокеич тут же крутится, реденькую бороденку бодрит да присоветывает:
— Ты, дочка, кокетом, кокетом ходи, а губки узюмом сложь...
— Как это «кокетом?»
— Позвонки, стало быть, распусти и вензелями значит, корпус, вензелями... Форцу давай!..
Матвейка Бурчеев деда на подковыр:
— Ты, лекарь, чем языком-то вензелявить, взял бы да показал. А то «кокетом», «узюмом»! Ты покажи... Федька урок возьмет, и мы поглядим.
— И покажу! Тебе-то, правда, верблюду сутулому, так не ходить, а Феде... тьфу, не путай ты меня! Какой он теперь Федя? Натуральная Федора! Так вот, Федо¬ре, говорю, заместо Христова яичка сгодится. Учись вот, дочка... Перьво-наперьво, лицо строгое сделай и шепотом скажи слово «узюм». Сказала и окоченей, замри! Как губы сложатся, так и заклей их на той точке-линии. А при походке нижние позвонки в изгиб, в изгиб пущай, да покруче! Гляди-ко, вот.
Мокеич сложил пельмешком губы и завосьмерил. Так то есть завихлял портками, аж мослы под холстиной обозначило. Сам приговаривает:
— Вензелями... Вензелями... Задорь... Задорь...
Не успели прохохотаться, Матвейко ввернул:
— «Кокет» у тебя что надо получился, а вот «узюм» синеватый вышел... На куричью гузку больше смахи¬вает.
На этот раз Мокеич заплевался.
— Гаденыша бы тебе под язык склизкого!