мгновении ока.
Кинг по-прежнему помнил тот день, когда было сделано фото. Его ближайший
друг из школы Святого Игнатия по имени Кристиан получил на Рождество камеру и
решил, что однажды он будет работать на National Geographic*. Первыми животными,
на которых он охотился со своим объективом, были его однокурсники. В тот день,
день, когда было сделано фото, Кингсли и Сорен исчезли в лесу за школой и
повздорили. Под школьной формой тело Кинга было в синяках и рубцах,
покрывающих почти каждый дюйм его спины и бедер. Единственными видимыми
отметками оказались два небольших синяка, по форме напоминающие отпечатки
пальцев, что остались на его шее от акта, которым закончилась стычка.
- У меня тоже есть копия фотографии, - признался Кинг. - Я хранил ее всю свою
жизнь.
- И? – Сорен забросил ногу на ногу в ожидании.
- И… - Кингсли вытащил фото из файла и перевернул его. На обратной стороне
кто-то написал свои инициалы. Белизна бумаги выцвела и пожелтела. - Это не моя
копия. Это оригинал.
Сорен, прищурившись, взглянул на Кингсли.
– Оригинал?
Кингсли кивнул.
- Я получил ее по почте вчера. Ни записки. Ни письма. Ни обратного адреса на
конверте. Фотография в папке и больше ничего.
Сорен какое-то время хранил молчание. Кингсли ждал.
- Почтовый штемпель?
- Нью-Гемпшир - твой дом, милый дом.
Сорен медленно поднялся на ноги и прошел к окну. Раздвинув шторы, он
пристально посмотрел на городской пейзаж Манхэттена. Кингсли выписал бы ему чек
33
Принц. Тиффани Райз.
на миллион долларов прямо здесь, чтобы узнать, о чем он думал. Но он очень хорошо
знал Сорена. Деньги ничего не значат для него. Секреты были более ценной валютой.
- Это не Элизабет, - сказал Сорен.
Кингсли встал возле него, наблюдая, как он взирал на город своими серыми
глазами.
- Ты в этом уверен?
- Какой у нее может быть мотив? Зачем красть досье Элеонор из твоего офиса?
Зачем отправлять тебе эту фотографию?
- Ты знаешь Элизабет лучше, чем я. Она посвятила всю свою жизнь помощи
детям-жертвам насилия.
- И?
- Ты и твоя Малышка? Что бы твоя сестра почувствовала, если бы узнала о вас
двоих?
- Элеонор тридцать четыре.
- Ей не было тридцать четыре, когда ты влюбился в нее. Я знаю, ты не сделал
ничего плохого с ней. Я знаю, что ты оберегал и защищал ее даже от самого себя,
несмотря на то, что твоя собственная зверушка умоляла тебя не делать этого. Но
увидела бы Элизабет все в таком же свете?