Сорен выдохнул, нахмурившись.
- Нет. Нет, Элизабет не стала бы. Она предположила бы худшее, предположила,
что я был, как и наш отец.
- Твоя сестра еще более травмирована, чем ты, Père Стернс. Она первая
уничтожит тебя, даже не удосужившись задать вопросы.
- Возможно. Но она не пошла бы на это, когда было бы достаточно одного
телефонного звонка.
- Элизабет сделала бы все, что в ее силах, чтобы уничтожить тебя, если бы узнала
о тебе и твоей зверушке. Но да, это, кажется, не в ее стиле. Или в стиле твоей
зверушки.
Когда он сказал “зверушки”, Сэди подняла массивную голову и уставилась на
него с благоговейной преданностью. Если бы только всех женщин в его мире было так
легко контролировать.
Кингсли еще раз взглянул на фотографию. Элизабет, сестра Сорена, красивая
женщина даже в возрасте сорока восьми. Красивая, но сломленная. Нет, гораздо
больше, чем сломленная, разбитая вдребезги. Кингсли был в ее обществе лишь
34
Принц. Тиффани Райз.
несколько раз, но он встречал французских солдат, ветеранов войны, мужчин, которые
освобождали лагеря смерти и видели, как нацисты ставили Париж на колени, с
меньшим количеством призраков в их глазах, чем в глазах сестры Сорена. Если бы она
была просто изнасилована своим отцом в детстве, то она, возможно, выжила без тех
душевных ран, что она носила на сердце. Но она обратила свою темноту на
собственного брата. С той поры, когда она перестала быть жертвой и сама стала
преступницей, никто не смог бы предугадать, на что такая израненная душа была
способна. Кингсли знал, что значит израненная душа, в конце концов, он сам обладал
такой.
- Кто же тогда? - спросил он, скользнув в пространство между Сореном и окном.
Сорен сверкнул на него взглядом. Кинг только усмехнулся, ожидая, когда тот
отодвинется. Он этого не сделал.
Сорен стоял молча. Кингсли знал, что не нужно говорить, знал, что не нужно
торопить с ответом. Ответ будет своевременным. Терпение. Сорен всегда
вознаграждает за терпение. Элеонор узнала это еще будучи девочкой. Если бы она
попыталась форсировать события, Сорен бы охладел и не был так одержим ею. Она
соблазняла и дразнила, не повиновалась и бросала вызов, все время ожидала, жаждая
ответов, но, никогда не требуя их. До того дня, когда Сорен рассказал ей все и дал ей
все. А потом она имела наглость бросить его. Сорен устроил пир для нее, а она едва
притронулась к “лакомствам”, в то время, как Кингсли жадно слизывал крошки,