Она смолкла, выпила, утёрла рот и задумчиво стащила шапку: день был тёплый. Пепельная коса распрямилась вдоль её спины, а череп серебрился, видимо, не бритый уже дня три-четыре. Под морозной дымкой щетины проступала пара небольших шрамов, кои не были редкостью у тружениц молота и наковальни: с оружейной волшбой шутки, как известно, плохи, да и у опытного мастера случаются порой осечки.
– Ты это к чему клонишь, тёть Ярунь? – также осушив свою чарочку, спросила Крылинка, хотя догадка уже обрисовывалась в её голове.
Яруница улыбнулась, отчего её приятное и доброе лицо стало ещё приветливее и светлее.
– Догадаться, к чему я клоню, не составляет труда, – сказала она. – Ступай ко мне в жёны, дитя моё, я тебя не обижу. Ты меня сызмальства знаешь, я тебя тоже – почитай, выросла ты у меня на глазах... Нужды мои скромны: лишь бы была чистая рубашка да пирог на столе, вот и всё. На ложе супружеском докучать тебе не стану, коли не пожелаешь; веку моего осталось не так уж много, детей заводить не обязательно. Ну, а ежели благословит нас Лалада дитятком – что ж, не откажемся от такого утешения.
Горьким подарком легло на сердце Крылинки это предложение. Защемило в груди, и она невесело усмехнулась:
– Почему именно я, тёть Ярунь? Что, считаешь – всё уж? Упустила я своё счастье молодое?
Яруница замялась – видно, подбирала слова помягче. По своей доброте она не любила говорить людям огорчительные вещи.
– Одна ты до сих пор, дитятко, а годики-то летят – не заметишь, как молодость кончится, – промолвила она наконец. – Весь свой век коротать в родительском доме тоже не станешь, пора своей семьёй жить. Да что рассуждать, – перебила она себя, видя нахмуренные брови Крылинки и подозрительную влагу в уголках глаз, – давай-ка вот лучше медку отведаем!
Пока она опять наполняла чарки и отрезала от гуся удобные для еды кусочки, Крылинка украдкой наблюдала за её руками. Наверно, огонь в них был таким же покорным зверем, как в руках незабвенной Твердяны, чей образ не изгладился из сердца Крылинки и ничуть не поблёк в нём за минувшие годы.
– Не знаю я, тёть Ярунь, – вздохнула она. – Да, знакомы мы с тобою целую вечность, и даже люблю я тебя по-своему – по-дочернему, по-добрососедски, по-дружески. Но так, чтобы супругой твоей стать... Не знаю.
– Этого достаточно, моя милая, – улыбнулась Яруница. – А как ты представляешь себе семейную жизнь? Поверь моему опыту, дитя моё: страсти утихают, а дружба остаётся. – И добавила, пододвигая Крылинке гусятину: – Кушай вот лучше... Самый мягкий кусочек.
Крылинка отпила глоток душистого мёда, прочувствовала, как он обольстительно растекается внутри, утешая и согревая, а потом принялась жевать мясо. Щурясь от шаловливых солнечных зайчат, норовивших ослепить её, она попыталась оценить Яруницу другими глазами – не девочки-соседки, а молодой женщины, уже давно созревшей для любви и семьи. Если не считать седины и ласковых морщинок у глаз, была эта кошка вполне недурна собою – ясна глазами, стройна станом, быстра в движениях и ещё полна тёплой и твёрдой жизненной силы, а общий с Твердяной род занятий подкупал Крылинку и действовал, как наваждение.