– Тёть Ярунь... а ты умеешь огонь в руках держать? – спросила она после новой чарки мёда, закушенной блином с солёной сёмгой.
– Ну так... не умела б, не трудилась бы ковалем, – усмехнулась Яруница, осушая свою чарку до дна и утирая губы.
– А покажи, пожалуйста! – попросила Крылинка. – Всегда диву давалась, как это у вас, оружейниц, получается!
– То не мы, то – сила Огуни, – ответила Яруница. – Ну, изволь...
Собрав кучку сухих веточек, листьев и хвои, она пощёлкала пальцами, и Крылинка явственно увидела искры, вылетавшие с каждым щелчком. От кучки пошёл дымок, а потом вынырнули вертлявые язычки пламени, прозрачные и слабенькие – ровно такие, каким им позволяло быть малое количество топлива. Яруница голой рукой подняла огонь в горсти, перелила его в другую ладонь, словно воду, а потом прихлопнула и показала Крылинке, что с руками у неё всё в порядке. Тлеющую кучку она потушила, просто дунув на неё.
– Здорово, тёть Ярунь! – засмеялась Крылинка. – Тебе и огнива не нужно, чтоб костёр развести!
Яруница улыбалась ей, как маленькой девочке, которую только что позабавила своими умениями. А Крылинка, выпив ещё чарочку, ощутила, как собранное в тугой комок нутро расслабляется, а узда, в которой до сих пор держались слёзы, ослабевает... Только бы не заплакать, только бы не пожалеть себя! Но песня не спрашивала её ни о чём, а просто полилась к небу сквозь колышущиеся просветы в лесном шатре.
Ой, за что ж мне, молодой, такая долюшка?
Ледяная, как сугроб, моя постелюшка,
Да не бегают по саду малы детушки,
То не лебеди в пруду, а вороньё летит.
А за окнами светает, и весна-красна
Осыпает цветом белым все дороженьки,
Голубок с голубкою милуется,
А моя-то лада не спешит ко мне...
Где ж ты, лада, где же заблудилась ты?
Меч ли острый иль стрела калёная
У моей любви тебя похитили?
Иль другой зазнобы чары хитрые?
Вышивала я рубашку красную –
Про беду свою сложила песенку;
Гаснет светоч, рвётся нитка долгая,
Не дождаться сердцу лады суженой...
Ты прости-прощай, родная матушка!
Обернусь я горлинкой печальною,
Полечу за море, за зелёный лес,
В облаках найду приют единственный...
Не думала Крылинка на занимающейся заре своей юности, что у неё когда-нибудь будет повод петь эту песню. Уж таковы были чары мёда, впитавшего силу солнечных лугов и терпкого разнотравья, что не сумела она им воспротивиться и умылась тёплыми слезами, хотя меньше всего на свете хотела сейчас выглядеть жалкой и сломленной, плачущей во хмелю.
– Ну, ну, не горюй, голубка, – утешала Яруница, вытирая ей щёки жёсткими пальцами. – Нечего тебе в облаках делать. Не лучше ли другой приют поискать – на моей груди, к примеру? Всё теплее, чем в небе-то. Ах ты, моя пташка-горлинка...