Настал День поминовения. С самого утра Крылинка с матушкой Годавой, соблюдая обычай тишины, в молчании готовили праздничные кушанья и варили кутью, потом всей семьёй посетили Тихую Рощу, поклонившись упокоенным в деревьях предкам. Растревоженная душа Крылинки, ощутив дышащую, живую силу этого места и биение разума в жутковато-величественных соснах с человеческими лицами, пришла в окончательное смятение. Хотела бы она спросить совета у предков, да покой их не следовало нарушать по пустякам. Уж наверняка им, пребывающим душою в вечности, Крылинкины метания показались бы безделицей, не стоящей беспокойства...
Семья уселась отдыхать на окраине Рощи, а Крылинку послали на родник за водой из Тиши, которая, по поверью, в День поминовения обладала особенной силой. Окружённый соснами небольшой водопад высотой в два человеческих роста закрывал вход в пещеру, словно серебристая занавеска; здесь собралась изрядная толпа народу, и Крылинке пришлось встать в очередь, чтобы добраться до места, где можно было зачерпнуть воду без опасности в неё свалиться со скользких камней. Когда она наконец пробилась к источнику, струи воды чудесным образом раздвинулись, повинуясь рукам с длинными тонкими пальцами, и из пещеры появилась черноволосая жрица необыкновенно высокого для белогорских дев роста. Ловко и бесстрашно ступая по крутым камням, она величаво вскинула изящно очерченный подбородок и обвела собравшихся проницательным взглядом сине-яхонтовых глаз, больших, спокойных и прохладных, отрешённых от суеты будней. Когда они остановились на Крылинке, та обомлела: случись Твердяне родиться девой, а не кошкой, она выглядела бы точь-в-точь так. Сходство настолько ошарашило Крылинку, что она забыла о необходимости смотреть себе под ноги и едва не упала на каменные глыбы, по которым текли седые струи.
– Осторожно, дитя моё, – сказала жрица.
Взяв у Крылинки кувшин, она оказала ей честь – собственноручно набрала для неё воды. Как все служительницы Лалады, волосы она носила распущенными, и они иссиня-чёрными волнами, схваченными через лоб скромной тесёмкой-очельем, ниспадали до середины её бёдер. Возвращая полный сосуд озадаченной Крылинке, дева загадочно молвила:
– Надумаешь – приходи.
Голос её был подобен хрустальному перезвону весенних ручьёв; ворвавшись в душу Крылинки свежей струёй, он поставил всё в ней на свои места. К своей семье дочь Медведицы вернулась с кувшином чудесной воды в руках и готовым решением в сердце.
На следующий день она сказала матушке Годаве, что идёт собирать целебные травы, и та, ничего не подозревая, отпустила её. Сбор трав – дело долгое и кропотливое, а значит, времени у Крылинки было достаточно.