вести огонь. Наша пехота залегла, ждет от нас помощи.
Напрягаю все силы, крепко, до боли сжимаю зубы. Нужно направить самолет на вражескую батарею! Но
«ильюшин» не слушается меня: капот мотора направлен мимо нее. Вот они, критические мгновения!
Перед глазами промелькнули искаженные ужасом лица гитлеровских [194] артиллеристов. Закручиваю
триммер руля глубины и жду, как поведет себя самолет. Буквально у самой земли чувствую, что машина
поддалась, стала выравниваться, выходить в горизонтальное положение.
Опасность миновала, машина набирает высоту. Что же делать? Уходить от цели?:. Но приказано
выполнить три захода, после чего пехота должна пойти в атаку. Три, а не два! Может, передать
командование Карпееву?.. Пытаюсь связаться с Карпеевым — радио не работает. Принимаю решение на
поврежденной машине выполнить задание до конца.
Машиной управлять очень трудно. Она то задирает нос, то опускает. Как в песне: «По морям, по
волнам»... Да только настроение не песенное. Сбросил оставшиеся бомбы и обстрелял еще одну
артиллерийскую позицию. Ведомые тоже ударили по батарее. Вражеские орудия смолкли.
С чувством выполненного долга летим на свой аэродром. Кое-как удерживаю самолет в горизонтальном
полете. Ровно гудит мотор. Окинул взглядом ведомых — идут все. Но связаться с ними не могу, рация
выведена из строя. Как Клубов себя чувствует, тоже не знаю.
А вода по-прежнему брызжет из-под капота. Стрелка на приборе приблизилась к красной черточке: температура критическая.
...Никогда я не ругал Мотовилова, а тут, приземлившись, взорвался:
— Почему вода течет?
Мотовилов вскочил на капот, ищет причину. Клубову тоже не терпится ее выяснить.
— Не дотянута заливная пробка расширительного бачка! — констатирует он.
Мотовилову не по себе:
— Виноват! Поспешил — вот и получилось...
Клубов махнул рукой, спрыгнул на землю, подошел ко мне. Стоим, рассматриваем пробоину, ощупываем
на стабилизаторе острые края дюраля. Пробоина большая. Перебита тяга управления рулем глубины, снесена антенна.
Клубов догадывался, что его самовольный вылет не останется в полку секретом. Так оно и вышло.
— Ну, что там мне в приказе? — спокойно спросил [195] Иван Кондратьевич подошедшего к нему
капитана Близнюка.
— Строгий выговор, товарищ майор!
Клубов кивнул головой, что можно было расценить как полное согласие с мерой наказания. Он поставил
под текстом приказа свою условную роспись — «К-6» — и повернулся ко мне:
— Тебя в приказе не упоминают, «сынок»! Это хорошо... Честно говоря, «строгача» мне законно влепили.
Ничего — переживу. А вот бой этот на всю жизнь запомню! Не знаю, как бы он закончился, не будь