— Зое…
Я хотел сказать, что это очень ценная вещь, что это семейная реликвия, что Хота будет ругать ее, но ничего не сказал. Все слова были бессмысленны. Зое не станет их слушать. Ведь мы муж и жена, и, отдавая нож мне, она не уносит его из семьи.
Я взял с рук Зое Ханжалик. Я не могу забрать Зое с собой, раз она не хочет идти. Я знаю: я вернусь в Поселок, на меня навалится куча дел. Я знаю: Управление не поймет меня, не отпустит, может быть, даже отстранит от должности, но за последние дни я понял и решил для себя: ни дельфины, ни наука, ни карьера — ничто не дорого мне так, как Зое. Я хотел прожить с ней всю жизнь. С анулейцами так с анулейцами. За два месяца жизни у них я увидел, насколько их общество разумнее и гуманнее нашего; насколько честнее и логичнее построена вся их жизнь; насколько каждый из них добрее, смелее, чище нас. Будто они сохранили в сердцах огонь Людей-co, данный Солнцем. А блага цивилизации никогда для меня много не значили, я и приехал-то на Лысый, потому что устал от городов. Но я не могу позволить друзьям и родным оплакивать меня. Это было бы жестоко и нечестно.
Я вернусь, потому что никого никогда не любил так, как Зое. Потому что, когда она смотрит на меня своими синими глазами, весь мир вокруг звенит, а сердце мое сжимается до точки. Потому что ни с кем я не чувствовал такого единения. Потому что, если я не вернусь, каждый дельфин будет напоминать мне о ней. Потому что мне тридцать лет, я хочу семью, я хочу сына, такого же красивого и сильного, как Зое.
…Я ушел рано утром. Зое провожала меня. Я был уверен, что если найду в лесу то место, где меня ранила рысь, то найду и дорогу в Поселок. Наверное, тропинка, вырубленная Мумукиным мачете в чаще, еще не совсем заросла, да и зарубки на деревьях я делал добросовестно. Зое шла первая, я смотрел ей в затылок. Мне не было грустно, я знал, что вернусь, вернусь скоро, что бы там ни решили в Управлении.
…Больше года я вел войну с Управлением. Сначала (по возвращении) мне устроили пышную встречу (ведь они меня почти похоронили), потом дали крепкий нагоняй. За выдумки и сказки. Нет такого народа в этнической карте мира, нет, и все тут. Никто мне не поверил, да и слушать не стал. А Мумука, как назло, уехал домой, ведь началась осень, Жорке надо было идти в школу. Меня отправили к врачу, тот выписал успокоительные.
На меня свалилось столько забот — я как-никак оставался директором научного центра! — что ой-ой-ой!
Я и работал, и решал проблемы, и даже написал две статьи в научный журнал. Поселок расширялся, строился, приезжали новые люди, интересные, молодые. У Листов даже сын здесь родился (так стремительно родился, что не успели на Большую землю). Славный такой мальчишка, глазастый. Сережка. Я смотрел, как Надя с ним гуляет, как встрепанный и невыспавшийся Лист вдруг во время серьезного опыта расплывается в улыбке, как малыш меняется день за днем, и все думал и думал о Зое.