— Помните, что вы мне обещали?
— А то! Память, как на магнитном барабане! — радостно подтвердил тот. — Кризис экологии, загрязнение среды. Уникальный водный резервуар озера Байкал...
— Знаю, — сказал Ган с кроткой грустью. — Значит, выговора вам мало. Может быть, лишить вас премии?
— Отчего же? Лишить можно. Дело хозяйское. Согласно общей теории относительности... — тут ругательства пошли фонтаном. Шедшая по коридору женщина испуганно оглянулась, сказала «батюшки» и по-куриному заспешила вперед. Пьяного сильно качнуло и прибило к стене. Он ухватился за нее двумя руками.
— Нечего делать, пойдемте, Юрий Иванович, — сказал Ган. — Я не Макаренко.
На ходу Ган объяснял:
— Это Николай Федотович Картузов, единственные руки на весь отдел. И те далеко не золотые. Крылов, кажется, сказал: «По мне так лучше пей, а дело разумей». Этот и пьет, и дела не разумеет.
— А зачем вы его держите?
— Наивный вопрос! А где я найду другого? Других? Все умелые руки разбрелись по мастерским полукустарного типа, подторговывают запчастями, вообще промышляют «налево». У нас есть штатные места техников, механиков, лаборантов, а кто пойдет на такую зарплату? Это болезнь не только наша, но и других отраслей, здравоохранения, например... Дай мне право вместо двух техников взять одного, но заплатить ему вдвое — совсем бы другая была картина. А так — приходится мириться с Картузовым, быть ему благодарным, если он хоть раз в неделю возьмет в руки отвертку... Вообще-то научные работники у нас на самообслуживании: сами паяют, монтируют, чинят. Средние века. А что делать? Вы, надеюсь, не боитесь ручной работы?
— Меньше, чем умственной.
Кажется, дошли. Ган остановился у высокой двери:
— Сюда, пожалуйста. Только, если нетрудно, откройте сами.
Нешатов взялся за ручку. Мощный амортизатор неохотно поддался и, впустив вошедших, вернул дверь в исходное положение со злобной, явно излишней силой.
— Единственная техника, которую освоил Картузов, — это дверные пружины, — сказал Ган.
Нешатов огляделся. Картина обычная для скромных лабораторий, он их навидался на своем веку. Трещиноватые, пыльные поверху стены, распределительный щит, на кафельном полу — змеи проводов в оплетке. Отсвечивающие стекла шкафов; в одном из них сияло осенними красками отраженное дерево уличного пейзажа. Посреди помещения — массивный металлический шкаф с человека ростом, видимо, та самая машина, на которой работали. Передняя стенка была откинута; он заглянул внутрь и увидел привычные хитросплетения разноцветных проводничков, всегда напоминавшие ему кишочки животного, какого-нибудь крота... Общий вид машины был кустарно-домодельный; видимо, монтировали сами. Это ему понравилось: он, со своей отсталостью, вполне сюда вписывался. Современной светлой роскоши, знакомой по рекламным проспектам, он бы не вынес.