— Секретарь парткома, я слышал, теперь в администрации города работает. Валерка Мелков, который комсомолом руководил, — гендиректор ИЧП «Леда», косметикой торгует. А Антонина Матвеевна, предпрофкома бывшая, сейчас турфирмой заворачивает. Не помню какой, у меня все равно денег на Канары нет.
— Предатели! — кратко бросил Иван Петрович. — Вот таких-то гадов в тридцать седьмом и стреляли. А вам, дурачью несмышленому, уши прожужжали: «Сталинизм! Сталинизм! Репрессии!» Ничего, еще пару лет так победуете — поймете, что к чему…
Леха, которому хотелось узнать содержание немецких бумаг до семи вечера, до встречи с Костей-Костоправом, вынужден был осторожно перебить эту лекцию по политграмоте. Он бы и сам под пьяную голову не хуже прочитал, но сейчас-то был трезвый.
— Вы извините, конечно, Иван Петрович, но у меня дело к вам. Вы как, немецкий не забыли еще?
— Ну, разве такое забудешь? Это ж мне на войне жизнь спасало… Помню, выбросили нас в Белоруссии…
В другое время Леха с удовольствием послушал бы эту историю, хотя уже слышал ее раз сто, наверно, первый раз еще в пятом классе, когда на самом первом уроке немецкого Иван Петрович им рассказывал о том, как их разведгруппе пришлось выходить из немецкого тыла и лишь отличное знание языка выручило лейтенанта Кускова. Но сейчас некогда было.
— Мне вот тут несколько бумажек прочесть надо, сумеете?
— Вот видишь, — сказал Иван Петрович, — говорил ведь вам, дуракам: «Учите немецкий!» А вы все шаляй-валяй. Теперь вот занадобилось, а ты не умеешь. Карл Маркс не зря говорил: «Иностранные языки — это оружие в жизненной борьбе!» Товарищ Сталин тоже вопросы языкознания изучал… Ну ладно, что там теперь говорить! Сам я виноват. Посмотрим… Пошли в горницу, там при свете глянем.
У Петровича в горнице был порядок, хотя жена у него еще десять лет как умерла. Держался старик, не сдавался. Хоть и пенсии не хватало, и работы не было. Но ни в долг не брал, ни милостыни не просил.
— Садись! — Он сел перед столом в кресло, пододвинул Лехе стул. Леха вынул листы с немецким текстом, положил на стол. Кусков достал из кожаного футляра «дальнозоркие» очки, из верхнего ящика стола — чистую школьную тетрадку и зажег настольную лампу.
— Так, посмотрим… Бумажки старые. Видал я такие, похоже, немецкой работы. Это откуда ж у тебя такие? Рапорт… 9 июня 1942 года. Самое трудное время было. Даже хуже, по-моему, чем в сорок первом. Только-только поверили, что можем немца бить, — и на тебе опять! «Streng Geheim!»— «Строго секретно!» значит. За такой документ, если добудешь, иной раз орден давали… И ведь подлинник, похоже… Первый экземпляр. Ну да ладно… — Старик углубился в чтение. Потом он дал Лехе шариковую ручку, и тот стал неуклюжим своим почерком записывать переведенные фразы. Немецко-русский словарь у Ивана Петровича лежал на столе, но заглянул он в него всего пару раз, не больше. «Во память!»— мысленно позавидовал Леха.