Безумными очами взглянула на него княгиня. В них хлёстко зажглась исступлённая догадка.
– Ты?! Государь… Это ты сделал?!
Ворон чуть наклонился и ответил, скорбно понизив голос:
– Супруг твой сам хотел убить меня. Великое злодеяние он замыслил. Я лишь защищал себя и Свободушку. Уж она-то ни в чём не повинна.
– Злодей, кровопивец! – вскричала Забава, заламывая руки. – Не нужны нам от тебя подачки…
– Княгиня, я свидетельствую: на князя нашло безумие, – сказал седой и длинноусый сотник Ястреб из дружины, не участвовавший в заговоре. – Он приказал расстрелять из луков Смилину, кошку с Белых гор, а когда княжна Свобода пыталась за ту вступиться, хотел убить и её.
– Не верю, ложь, поклёп! – Забава рухнула на колени в свежевыпавший снег и завыла, качаясь из стороны в сторону.
– Подымите её, – велел Ворон. – Ей бесполезно сейчас говорить что-либо. Потом осознает.
Убитую горем вдову унесли на руках во дворец. Ворон спешился, а у ещё сидевшей в седле Свободы покатились по щекам слёзы. Князь, заметив это, тотчас протянул к ней руки:
– Дай, помогу слезть… Давай, дитя моё, потихоньку…
Княжна, почти ничего не видя от слёз, соскользнула в его объятия, и он размашисто зашагал с нею на руках под снегопадом. Когда он медленно поднимался на крыльцо с резным навесом, деревянные ступени поскрипывали под двойной тяжестью, а плащ из чёрных перьев мёл их своим краем.
– Забаву жалко, – всхлипывала Свобода. – И Добрыню…
– Жалко, моя родная, но что поделаешь, – вздохнул Ворон. – Я не мог позволить Полуте убить тебя.
Он окутал её широкими крыльями своей заботы, но и о Смилине не забыл. Женщине-кошке перевязали раны и уложили её в постель. Горло Смилины терзала жажда, и больше всего ей сейчас хотелось испить целительной воды из Тиши, да только кто бы её принёс?.. Приходилось довольствоваться отварами, которыми её потчевал князь-чародей – весьма недурными, к слову. От них прояснялось в голове и отступала боль.
А за окном совсем завьюжило. Тёмная осенняя земля оделась белым нетронутым покрывалом, которому, вероятно, ещё предстояло растаять. Прильнув к оконцу, Свобода смотрела в снежную даль.
– Жалко батюшку Полуту, – вздохнула она, и в её глазах расстилалась вьюжная тоска. – Хоть и с тобою неправ он был, и с матушкой грубости дозволял, и меня неволил, а всё равно сердце болит, как вспомню… Так и стоит перед глазами – со стрелою в груди. Всё б отдала, чтоб он сейчас жив был и нас с тобою на свадьбу благословил! И батюшку Ворона винить не могу: он меня защищал. Рвётся душа моя в клочья, Смилинушка. Как бы с ума не сойти мне.