– Ну, ну, родная, – приговаривала она, покачивая внучку и поглаживая её по лопаткам. – Не узнала меня, что ли? Вон, смотри: сейчас у тётушки Драгоилы будет такая же причёска.
Девочка прятала заплаканное личико у неё в плече. Вяченега с усмешкой рассказала:
– Хоть плачь, хоть смейся… Подхожу к ней, а она как рванёт от меня! А сама забыла, в какую сторону дверь открывается: надо от себя толкать, а она на себя дёргает, хех!.. Ну и всё, попалась пташка. – Вяченега чмокнула внучку в волосы.
Заметив сникшую от усталости Свободу, она добавила:
– Голубушка, иди, приляг. Совсем же уморилась.
Та поднялась из-за стола, с хрустом потянулась.
– Что-то и вправду не могу уж я, – пробормотала она. – Вздремну чуть-чуть.
Поцеловав Вяченегу и Смилину, она ушла. Оружейница, обняв сразу и родительницу, и сестру, положила ладони на их головы. Теперь их объединяло нечто большее, чем кровная связь – пламенные узы повелительницы земных недр.
– Нам надо чаще видеться, мои родимые, – сказала Смилина. – И ценить то, что имеем. Ценить сейчас, а не когда уже потеряли.
Погожий, солнечный денёк желтобоким яблоком катился к вечеру. За поминальным обедом все поели плотно и к ужину голод не успели нагулять; Дворята выставила на стол только яблочно-грушевый взвар, кутью и пиво.
– Помянем Милату ещё разок, – пригласила она.
– Она того заслуживает, – кивнула Смилина, присаживаясь.
Вяченега, немного освежившаяся дремотой, чувствовала себя бодрее. Вышла к столу и Свобода, позёвывая и прикрывая рот пальцами. Отдохнувшей она не выглядела, и её бледность встревожила оружейницу.
– Как ты, моя ягодка? – спросила она озабоченно.
– Ничего, лада, – улыбнулась в ответ супруга. – Не тревожься. Ночью доберу отдых.
– А где Таволга? – Вяченега обвела взглядом собравшихся за столом.
– Я схожу за нею, матушка, – сказала Смилина.
Она нашла вдову сестры в сараюшке, среди старой домашней утвари и вязанок соломы. Она стояла к Смилине спиной, и её плечи вздрагивали, а взор был устремлён к перекладине под потолком.
– Сестрица, там все за столом… собрались… – Голос у Смилины как топором отрубило, дыхание сбилось в груди: из трясущихся рук Таволги выпала верёвка с петлёй. – Сестрица! Ты что ж это удумала, а?!
Вихрь негодования, надсадной боли и горечи так поднялся в оружейнице, так захлестнул её, что она могла только крепко встряхивать женщину за плечи. Та жалобно жмурилась, закрывая лицо руками.
– Что ж это ты… а? – яростно ловя ртом разлетающиеся вёрткими стрижами слова, выдыхала оружейница. – Ты что?! А детки сиротами останутся?! Одну родительницу потеряли, так надо и вторую у них отнять? Это как, по-твоему, а?! Ладно ещё, Чемеря – она уж подросла, скоро работать начнёт, но Росянка-то… Она ж – маленькая! Ей матушка нужна!