– У меня люди ложатся на кушетку, когда сами захотят.
– Я – никогда не захочу!
Стоя посреди комнаты, я смотрела на прекрасную вазу голубого стекла. Доктор проследил за моим взглядом и понял, до чего мне хочется взять ее и стукнуть об пол, чтобы она разлетелась вдребезги. Мною владела ярость.
Мы сражались несколько месяцев, а потом я его полюбила. Это было не то, что психоаналитики называют переносом; это была любовь.
* * *
В Великую пятницу Роберт купил нам билеты на «Страсти по Матфею» в церковь Святого Георгия на Ганновер-сквер. Он заехал за мной и отвез в церковь. У дверей собралась очередь. Английский средний класс: сплошные чиновники, библиотекари и присяжные поверенные. Мы были чуть ли не самыми молодыми.
Двери распахнулись, и Роберт повел меня к отгороженным местам на галерее. Кресла показались мне не слишком удобными, а ведь оратория длится около трех часов. Музыканты настраивали инструменты; затем шум стих, и появился почтенный седовласый каноник, следом за ним шел дирижер.
Каноник поднялся на кафедру и попросил всех выключить телефоны и не аплодировать, потому что это не только представление, но и церковная служба. Сев, он почти скрылся за высокими резными стенками кафедры. Тяжелая черная риза с золотым шитьем будто прижимала его к земле.
Сквозь прозрачные стекла высоких сводчатых окон лился солнечный свет. Я любовалась тенями от оконных переплетов, ползущими по каменным аркам. Исполнитель партии Христа был великолепен. Голос – незабываемый. А вот сопрано мне показалось резковатым.
Через два часа был перерыв, и я с радостью поднялась. Мы пошли в машину Роберта, и он достал сэндвичи с лососем, шампанское и два бокала. Откупорил бутылку, налил мне.
– Ты обо всем позаботился, – сказала я. – Спасибо. А ты веришь во все это?
– Ты о чем?
– О воскресении, о спасении, загробной жизни.
Он жевал сэндвич.
– Не верю. Религия – свидетельство человеческого тщеславия.
– Тщеславия?
– Мы не в силах понять всего, а абсолютная уверенность предстоящей смерти не дает нам чувствовать себя царями мироздания.
– То есть смерть – великий уравнитель?
– Великий усмиритель.
– Меня это не усмиряет.
– Тот, кого ты любила, умер? – спросил он ласково, но глаза блеснули любопытством.
– Двоюродная бабушка, давным-давно.
– Ты ее очень любила?
– Да, любила. Таня была удивительная. Она была прекрасной певицей.
Он кивнул, ожидая новых подробностей. Я смотрела в окно.
– Она исполняла эту арию и пользовалась большим успехом. Таня говорила, что у меня тоже хороший голос, и обещала научить петь. Она всегда была со мной терпелива…