Следующие два месяца я лелеяла свою тайну. Мир казался мне другим – лучше, добрее. Все у меня стало подчинено одной цели, и эта цель делала мою жизнь полной. Теперь я радовалась, что благодаря успешной карьере заработала немало денег. Маркус, я и наш ребенок будем жить хорошо. Я уже думала о том, где нам поселиться. Маркус захочет жить у моря. Я обратилась в несколько риелторских компаний. Я мечтала найти его и все ему рассказать. Мечтала, чтобы он первый узнал о моей беременности. Но как это сделать – понятия не имела.
А потом, на четвертом месяце, я всерьез разболелась. Приступы головокружения, постоянная тошнота. Я стала бояться за ребенка. Врач, тоже обеспокоенный, сделал анализы. Это был наш семейный доктор, и я знала его уже много лет. В тот день он позвонил и попросил прийти как можно скорее, лучше не одной. Я сразу же подумала, что дело плохо. А когда увидела его лицо, поняла: мои страхи сбылись.
– Сядь, Хейя, – мягко сказал он.
– С ребенком все нормально?
– У нас плохие новости.
– Говорите! Как мой ребенок?
– Хейя, мне очень жаль, но у тебя наследственное заболевание.
– Не понимаю…
– Болезнь, которая в вашей семье…
Я все еще не понимала.
– У твоей бабушки Тани…
– У меня то же, что было у Тани?
– Боюсь, да.
Меня затрясло. Мысли в голове путались. Я вспомнила тот день в саду: яркое солнце, высокая трава, как она плакала – и ее похороны.
– Ее не смогли спасти…
Доктор был бледен.
– Мы теперь многое можем, Хейя.
– Мне только двадцать восемь, а вы говорите, что у меня смертельная болезнь?
– У тебя та же самая болезнь.
– Она умерла в сорок семь! – закричала я.
– У тебя, наверное, шок. Позвонить твоим родителям?
– Нет! Даже не смейте!
Я все еще дрожала.
– Но с ребенком-то все нормально?
Доктор не хотел говорить, однако пришлось. Мой ребенок был нежизнеспособен. Вот так он сказал – «нежизнеспособен». И нужно прервать беременность как можно скорее, потому что срок уже большой.
Помню Танины слова: «Не бойся, Хейя, милая. Слезы иногда нужны. Из них вырастает новая жизнь».
Новая жизнь? Я носила в себе новую жизнь, но вместе с ней носила и ген ее смерти. Он был во мне с самого начала, с самого рождения, был тогда в саду, был, когда я встретила Маркуса, и есть сейчас. И означало это, что нашего ребенка придется убить. В тот же день в кабинете у доктора я подписала согласие на аборт. И никто меня не поддержал, никому я не могла рассказать. Доктор упрашивал меня позвать родителей, – хотя бы посидеть рядом, когда я проснусь после наркоза. Эта минута, говорил он, самая тяжелая. Я не стала. Он давал мне сильные транквилизаторы, чтобы смягчить ужас того дня – и последующих дней.