— Никогда я не говорила, что у меня сердце разбито.
— Ладно. Пусть так. Ты мне никогда ничего не говорила.
Они подошли к дверям ее дома, и она открыла сумочку, чтобы достать ключ.
— Изобел, я тебя умоляю…
— Что ж, ты прав, Уолтер, — сказала она спокойно, — раз ты все знаешь, можно говорить откровенно. Да, я была в жутком состоянии.
— Была? Ты хочешь сказать — ты и до сих пор… Разве нет?
— Зачем ты так сердишься? Ведь я твердо решила, что все кончено между мной и… словом, все кончено.
— Между тобой и Рафферти, — сказал он со злостью. — Почему ты прямо не говоришь? Боишься произнести его имя? Рафферти, Рафферти, Рафферти. Вот, может быть, хоть так я тебя расколдую.
— Ты взял бы себя в руки, — сказала, все еще не теряя спокойствия. — Я тебе сказала, что прошлое уже в могиле. Только…
— Только ты боишься, что оно вдруг вынырнет из могилы и снова в тебя вцепится. Да и не так трудно будет ему выкарабкаться, этому прошлому, уж очень неглубоко ты его похоронила, землицы на могилке дюйма два, не больше.
— Я тебя только об одном и прошу, уж не знаю, сколько раз надо повторять: дай мне хоть немного опомниться. Видала я, что бывает с девушками, которые выходят замуж, чтобы покончить с прошлым. Тебе сказано — я обдумываю твое предложение.
— Сколько же ты собираешься обдумывать, черт подери?
— Все время буду думать, пока не узнаю тебя как следует.
— Слушай, но если ты хочешь узнать меня получше, почему бы нам с тобой…
— Э-э, нет, — сказала она устало. — Только не это. Говорю тебе раз и навсегда: этого в моей жизни я больше ни за что не допущу, не желаю.
Он стоял молча, опустив руки.
— Вот что, — сказала она уже мягче, ласковее. — Я очень устала, хочу домой и сразу лечь спать. Спасибо, что проводил меня, Уолтер.
— Выходи за меня замуж, — сказал он.
— Не надо нервничать, — сказала она все так же ласково. — Я делаю все, что могу. В конце концов, я с тобой не фокусничаю.
— Конечно, не фокусничаешь, как с Рафферти.
В ту же секунду она выхватила ключ, щелкнула замком и юркнула в открытую дверь.
— Изобел, не надо… прошу тебя.
— Спокойной ночи.
— Прошу тебя, детка, одну минутку… Прости меня. Ты себе не представляешь, как я на себя злюсь, даже больше, чем ты на меня…
— Верю, верю.
— Прости меня, милая, я опомниться не успел, сам не понимал, что говорю, как-то само выскочило. Я ведь не хотел…
— Он не хотел! — фыркнула она. — Почему ты не сознаешься, что с ума сходишь от ревности, ни о чем другом говорить не можешь, подло бьешь по больному месту, просто подло…
— Бог ты мой, я же не виноват… Твоя правда, не могу я молчать, и никто не мог бы на моем месте. Слушай, маленькая, ты тоже была влюблена, должна же ты понимать… Сама знаешь, что это такое… Неужели ты никогда не ревновала?