Курт Мишиному звонку внезапно обрадовался. Сообщил, что произошли у него крупные перемены в жизни, причем, с таким вздохом сообщил, будто вся берлинская стена на него именно и обрушилась; сказал, что был бы не против увидеть Мишу у себя в качестве гостя, на что получил незамедлительное согласие Аверина, тут же отправившегося на вокзал.
Курт поселил Михаила у себя дома, в просторной четырехкомнатной квартире, где проживали также жена Эмма и двое малолетних детишек, слабо еще говоривших не только понемецки, но и вообще по-человечески, обходясь в основном нескончаемым ором, а в редкие спокойные минуты нечленораздельным попискиванием. Долговременное проживание в такой обстановке для Михаила, конечно же, исключалось.
Восточный Берлин произвел на Мишу впечатление ошеломляющее. Та же Москва. Была здесь просто-таки копия Ленинского проспекта с явно узнаваемым стилем "сталинского" градостроения; в квартире же Курта Миша узрел щемяще знакомую гэдээровскую мебелишку из древесно-стружечных плит и еще кучу утвари, аналогичной той, что повсеместно бытовала в России во времена развитого, ха-ха, социализма.
Идею об облагодетельствованиии восточных немцев западным дефицитом Курт воспринял с восторгом. Сам он находился в достаточно сложном материальном положении, ибо, как чистосердечно признался, работал совместно с супругой вовсе не в мифическом НИИ, а в "штази" - госбезопасности, ныне расформированной и преданной анафеме.
Нет, утверждал Курт, они не оперативные работники, не следователи, а рядовые бумагомаратели из экономического департамента, но каток прошелся по всем равномерно, и будущего теперь у них никакого: государственная служба отныне исключена, только неквалифицированный труд или же частный бизнес, а потому готовы они хоть куда, лишь бы где посытнее и потеплее...
Первый вечер торжественной встречи будущих партнеров ознаменовали три выпитых до дна бутылки водки "Горбачев".
- У тебя - язык, у меня - это... - Миша стучал себя по голове согнутым пальцем. - Не пропадем. Развернемся!
Жена Курта Эмма взирала на гостя хмуро. Миша не знал, говорил ли Курт правду относительно бумагомарателяэкономиста, но взгляд Эммы более напоминал именно что взор следователя, причем, из системы гестапо.
И затаенно-остро уяснил тогда Михаил то, что понимал ранее более разумом, нежели сердцем: чужак он здесь, да и вообще - р у с с к и й, и хотя гость жданный, но не очень-то и желанный, и сидит за столом вовсе не из-за доброты хозяев и их симпатий к нему, а из-за безысходности и растерянности, царивших в этой некогда благополучной семье, чья сегодняшняя задача состояла в элементарном стремлении выжить.