— А широкая у тебя душа, Никита!.. И будут тебя любить за это люди!
— Пустите!
Никита отстранил Коверзнева, вышел в коридор, толкнул дощатую дверь.
— Слушайте! Вы! — сказал он, устало упёршись руками в косяки. «До чего дошли люди: завтра по живому человеку автомобиль проедет». — Так вот — вы не ложитесь. Вас хотят задавить.
Корда порывисто шагнул к нему. Трусливо оглядываясь, словно его должны были сзади ударить, спросил:
— Вы… узнали?
— Да.
— Это есть… правда?
— Дурак, я тебе говорю, а ты…
— А если это есть обман?.. Шантаж?..
Корда приблизил лицо вплотную к нему, отчего Никиту передёрнуло, словно он прикоснулся к чему–то омерзительному; он толкнул борца в потное мягкое плечо:
— Я же тебе говорю!
— Это правда, а не шантаж! — поддержал Никиту появившийся в дверях Коверзнев.
Тогда Корда засуетился, полез во внутренний карман, стал рыться в нём, выронил гребень, коробку папирос. Прямо горстью достал пачку ассигнаций, сунул Никите:
— Берите. Я имею вам сделать благодарность…
Никита стукнул его по руке:
— Ты что?! Сначала щипать, потом — деньги? Откупиться хочешь?
— О, молодой русский борец, я знаю… — заговорил Корда, ползая по полу и собирая кредитные билеты.
Повернувшись к нему спиной, Никита спросил у Коверзнева:
— А где Ефим Николаевич?
— Да его же не пустили за кулисы… Он ждёт… — Коверзнев ткнул пальцем в потолок.
Никита наклонил голову, покачнувшись, вышел из уборной.
Корда перевёл растерянный взгляд на Коверзнева, протянул ему деньги:
— Передайте ему… Он юн и есть глюп…
Коверзнев откровенно рассмеялся ему в лицо:
— Он не глуп. Он умнее нас с вами, — и, наклонившись, подобрал коробку турецких папирос, попросил: — Вот что, отдайте на память. Не ему (он не возьмёт), а его учителю. Тренеру. Верзилину. Ефиму Верзилину.
— Верзилину?
— Да, Верзилину, — говорил Коверзнев, засовывая папиросы в нагрудный карман бархатной куртки, — Верзилину. Вот, смотрите, — он достал блокнот, открыл его и прочитал: «Бенефис Ефима Верзилина». Вот что будет завтра в газетах. Вы думали, бенефис Корды? Или бенефис Сарафанникова? Нет, бенефис Верзилина… Э, да что там! Вам не понять!
Он махнул рукой, надвинул шляпу на глаза и вышел.
Прошёл мимо Никитиной раздевалки, потом вернулся. Никита с перекошенным от боли лицом стоял у тусклого зеркала, пытался дотянуться руками до шеи — застегнуть галстук–пластрон. Руки падали как плети.
Увидев в зеркале отражение Коверзнева, он объяснил с виноватой улыбкой:
— Вот… устал…
— Я снимаю перед тобой шляпу, — сказал торжественно Коверзнев, склоняя голову.
Он помог Никите одеться, и они вышли из мрачной, пахнущей пылью раздевалки. В конце коридора горел яркий свет. На его фоне они увидели фигуру Верзилина. Ефим Николаевич шёл, заглядывая в каждую дверь, — разыскивая их.