Невозможно было передать весь тот сложный ряд ассоциаций, который рождался в душе, когда в руках согревались эти образцы прекрасной живой материи — со всем её мгновенным преображением цвета и света, с загадкой внезапных высверков, точно зовущих тебя — иди! — но куда… Куда звали эти зачарованные кусочки глины, ставшей в руках художника совершенным творением? Горящей под солнцем и изменчивой в переливах эмали, изменчивой как сама жизнь…
— Они… как музыка, — задумчиво сказала Женя.
— Или как знак присутствия здесь того, о чем мы всегда мечтаем, но никогда не увидим, — добавил Никита.
Нил Алексеевич, скрыв острый внимательный взгляд за линзами очков, наблюдал за реакцией своих гостей. И, похоже, остался ею вполне доволен.
— Что ж… каждый тут видит то, чем его душа живет, — задумчиво сказал он и вдруг спохватился. Начал прибирать на столе, перекладывать книги, бумаги… Руки его как будто торопились переключить на себя внимание гостей.
Этот закрытый и сдержанный человек, всю жизнь отдавший Служению с большой буквы, — служению Врубелю, красоте, — никогда не приоткрывал перед малознакомыми своих тайников. Никогда не разглагольствовал о том, что было ему самым дорогим в жизни. А тут вдруг проговорился! Немножко, совсем чуть-чуть… Но и это для него было событием из ряда вон, и это вызвало недовольство собой.
Однако, глянув на этих двоих, застывших с кусочками Врубелевской майолики в луче солнца, он вздохнул и… простил себе невольную слабость.
Эти двое, похоже, стоили того, чтобы ради них малость отступить от раз и навсегда заведенных правил. А теперь их следовало накормить, а уж после поговорить. В записке Овечкин просил именно об этом.
— Ну что ж, пошли. Тут я работаю, а теперь покажу вам, как живу…
Нил Алексеевич собрал кое-какие нужные вещи, накинул овчинный тулупчик, опять закурил, и они двинулись. Солнце уж почти скрылось за горизонтом, и земля отгорала в его прощальных лучах.
— Э, погодите-ка… нельзя все ж таки её миновать. Давайте-ка к ней заглянем. Это близко, всего-то минутка.
— А к кому мы заглянем? — с любопытством склонила голову оживленная и похорошевшая Женя. Солнце красноватыми отблесками играло в её золотых волосах.
— К скамье Врубеля. Здесь она — над откосом, над самой кручей стоит.
— Эту скамью Нил Алексеевич всю жизнь реставрировал. Можно сказать, по кусочком её собирал — так мама мне говорила. Это правда, Нил Алексеевич?
— Ну, положим, не всю жизнь… двенадцать лет. А что собирал по кусочкам — это сущая правда. Кое-что сам додумывал, эскизы чертил, согласуясь с цельным замыслом Врубеля. Пока его методику обжига осваивал, состав красок… А тем временем все новые авторские фрагменты находил, причем, прямо вам скажу, чудом. Про это можно сказку писать… Ну, да это что! Главное — боялся я страшно: вдруг, когда все соберу, мои фрагменты с авторскими по рисунку не совпадут или по размеру точно на место не встанут…