Левшин закашлялся, закурил, легонько прихлопнул парня по плечу и подтолкнул к порогу.
— Приезжайте, когда все у вас утрясется! — крикнул он, высовываясь на улицу вдогонку Никите, со всех ног догонявшему свою беглянку. — Все у вас будет хорошо, мальчик, слышишь? Хорошо-о-о-о…
Его крик истаял во тьме Рождественской ночи. Где-то вдали послышался слабый, глухой удар колокола.
Никита догнал Женю у ручейка в самой глубине крутого овражка. Она запыхалась, волосы рассыпались по плечам, щеки пылали, а в глазах светилось упрямство.
— Женька, погоди… Ну, куда ты, глупая!
Он нагнал её и, с силой ухватив за плечи, развернул лицом к себе.
— Ты ж замерзнешь без шапки. На-ка, надень.
Кит бросил в снег свой неподъемный груз — печку для обжига — и осторожно, чтобы не вызвать очередного приступа ярости, достал из кармана шарф, плотно укутал им её шею, потом вынул из её сумки шапку и аккуратно, бережно надел ей на голову. Та стояла покорно, не сопротивлялась. А когда он так же тихонько и заботливо вдел её измерзшиеся ладони в рукавички, лежавшие тут же — в сумочке, прежде надышав на них горячим своим дыханием, она… расплакалась.
— Ну, маленькая, ну, милая моя! Ну, что ты? Все хорошо! Сейчас приедем домой — электрички ведь ещё ходят — отогреемся… и все потихоньку наладится.
— Ничего… не на-ла…дится, — лепетала она, задыхаясь от слез, — ты нич-чего не… зна-ешь!
— Я все знаю, маленькая! И даже то, чего ты не знаешь… Только ты погоди немножко — до Рождества осталось всего каких-нибудь два часа. Ну, может быть, чуть побольше… А после все будет у нас с тобой по-другому по-новому. Ты просто верь мне и все!
— Ни по-новому — ни по-ста…рому… нич-чего не будет у нас! Пот-тому, — ох! — она задохнулась совсем и приникла к его груди. — Потому что по-старому я больше жить не могу…
— Вот и хорошо! И не надо! Будем просто жить! Это ж так здорово, Женька! Рождество! Снег кругом! Никого… И новая жизнь начинается!
— А по-новому жить мне не дадут. Меня не пустят туда — в эту новую жизнь… Ой-ей-ей! — она совсем сникла и заплакала как маленькая, изо всех сил вцепившись в воротник его дубленки.
— Давай мы с тобой сейчас просто сядем на электричку, — уговаривал он её, осторожно высвобождая свой воротник из её цепких лапок. — А потом успокоимся и подумаем обо всем. Хорошо?
Она подняла зареванное, но все равно прекрасное свое лицо, — самое драгоценное, что было у него в мире! Постояла с минутку, вглядываясь в его глаза, как будто могла прочитать в них ответ на все вопросы, терзавшие её бедное сердце. И просто сказала: