Соприкоснувшись с этой новой, сокровенной стороной действительности, Брайони усвоила простую и очевидную истину, которую умом понимала и прежде, которая ни для кого, собственно, и не была секретом: человеческий организм, как и любой другой, есть материальный объект, его легко повредить, но трудно исправить. Она на максимально возможное для себя расстояние приблизилась к полям сражений, ибо каждый раненый, которому она помогала, нес в себе частицу того, что составляет суть войны. Кровь, мазут, песок, грязь, морская вода, пули, осколки шрапнели, моторное масло, запах кордита, пропотевшая насквозь полевая форма, в карманах которой завалялись протухшие остатки еды с прилипшими к ним размякшими крошками шоколада «Амо»… Каждый раз, подходя к умывальнику с высоко расположенными кранами и хозяйственным мылом в мыльницах, она выскребала въевшийся между пальцами морской песок. Остальных практиканток своего курса Брайони воспринимала сейчас только как коллег, а не как подруг, она лишь мельком отметила, что одной из санитарок, помогавших подкладывать судно капралу Макинтайру, была Фиона. Порой, когда солдат, за которым ухаживала Брайони, особенно мучился от боли, она испытывала отстраненную нежность, которая позволяла ей, отвлекаясь от реальных страданий, без страха, как следует выполнять свою работу. Именно в эти часы она поняла, что значит быть истинной сестрой милосердия, и по-настоящему захотела овладеть профессией и получить личный жетон. Теперь она могла бы отказаться от писательских амбиций и посвятить себя работе в госпитале ради таких вот моментов возвышенной, обобщенной любви.
В половине четвертого утра, когда Брайони стелила очередную постель, ее позвали к сестре Драммонд. Чуть раньше она видела наставницу в моечной. Казалось, та была вездесуща и не гнушалась никакой работой.
— Помнится, вы немного говорите по-французски, — сказала сестра Драммонд.
— Всего лишь в школьном объеме, сестра.
Та кивком указала в угол палаты.
— Видите того солдата, который сидит на кровати? У него тяжелое ранение, но маску надевать не обязательно. Принесите стул, сядьте рядом, возьмите его за руку и поговорите с ним.
Брайони невольно почувствовала себя оскорбленной:
— Но я совсем не устала, сестра. Честное слово.
— Делайте, что я говорю.
— Слушаюсь, сестра.
На вид солдату можно было дать не больше пятнадцати, хотя Брайони уже заглянула в его карту и знала, что ему, как и ей, восемнадцать. Он сидел, обложенный подушками, и наблюдал за происходившим вокруг с каким-то непосредственным детским любопытством. Трудно было поверить, что он — солдат. У него было нежное лицо с тонкими чертами, черные брови, темно-зеленые глаза и пухлые мягкие губы. Белая кожа неестественно сияла, в глазах стоял нездоровый блеск, голова обмотана толстым слоем бинтов. Когда она приставила к кровати стул и села, он улыбнулся так, словно ждал ее, а когда она взяла его за руку, ничуть не удивился.